Василий Аксенов - Редкие земли

«Ашка, я тебя умоляю, не гони!» — прошептала королева грунтовых кортов, хотела еще что-то сказать, но зашлась в рыданиях. Супруга Узника тут сжалилась над сентиментальной девчонкой, что несколько лет назад приехала покорять Москву с Урала и вот так влипла в сердечные дела несчастных небожителей.

«Ну чё ты, девка? Ну ты ваще! Давай завязывать рыдать! — вроде бы в шутку, вроде бы подражая своим Самым Надежным, проговорила госпожа Стратова и обняла уралочку за неслабые плечи. — Ну я тебя не гоню! Будешь с нами, Ленка. Ты же знаешь, как у нас в семье к тебе относятся. Ты ведь нам как родная». И девушка просияла, после чего Хозяйка построила ее в один ряд с Самыми Надежными. Интересно тут будет мимоходом отметить, что два других члена семьи, а именно Алмаз и Бутылконос, выказали признаки мимолетного смущения.

После этого отчасти курьезного эпизода вся группа приблизилась к проходной, а Мастер Сук и Мастер Шок поднялись по ступеням и возникли за стеклянной дверью перед четырьмя дежурившими в ту ночь военнослужащими. Непроизвольно, а может быть, и по плану, все Самые Надежные взялись за свое не бросающееся в глаза оружие. Самураи же самым безмятежным образом помахали стражникам: давай, ребята, открывай! Стеклянные двери отъехали в сторону. Три сержанта и старлей вышли из дежурного помещения и взяли под козырек. Первой прошла на территорию Хозяйка Стратова, после чего четверо бывших мрачневецких тюремщиков, а ныне лучезарных, хоть и слегка дрожащих миллионеров вышли на волю и заняли кресла в одном из театральных автобусов.

Старший сержант Сихина взялась быть проводником в тюремных лабиринтах. Она шла чуть впереди Хозяйки, то и дело поворачивая к ней восхищенно-вылупленные глазенции. Как и во всех старых советских тюрьмах, маршрут был запутанный: лестница вверх, лестница вниз, закругленный поворот, тупик, несколько ступенек вниз, железные бугристые двери с облупленной зеленой краской, за ними снова лестницы, повороты и, наконец, большой сводчатый коридор и двери камер. Надзиратели, народ по большой части не ахти какой здоровый на вид, одутловатый и с ноги на ногу переваливающийся, при виде быстрой и ловкой толпы, ведомой прельстительной женщиной Стратовой, вытягивались по стойке «смирно», если можно так сказать о людях с избыточным весом. По правде сказать, хоть все уже было обговорено и бабки отсчитаны по-честному, надзирателям все ж было привычней видеть в такой, типа, публике своих клиентов, но уж никак не начальников. И — вот такая чудная картина — приходится перед таковскими открывать двери и расставаться с ключами.

Самые Надежные рассредоточились по всему коридору, чтобы исключить всякую возможность неадекватного поведения со стороны надзирателей и часовых. Старший надзиратель Ответчиков Олег Спартакович приготовился открыть № 130, где томился чуть ли не год наш Узник. За спиной Спартаковича дрожали от волнения Ашка и Ленка, Алмаз и Вадим, дрожал и автор сочинения Базиль Пауль Окселотл, эсквайр (Каким предстанет перед нами этот Ген Стратов и кто предстанет перед нами вместе с ним?), даже и самураи Сук и Шок, выставив челюсти, слегка дрожали, хотя их дрожь в сравнении с нашей была похожа на дрожь полностью отрегулированного «Феррари» в сравнении с дрожью перегретого самосвала.

Ответчиков включил в коридоре подвешенную в камере лампочку. Несколько минут дал ребятам очухаться от этого неслыханного ночного света и наконец открыл дверь. Пришедшие увидели четыре шконки с узниками. Один из них сидел так, как будто и не ложился, в своих джинсах и свитере с надписью «Габон». И в нем был всеми немедленно опознан Стратов Ген Дуардович, олигарх первого ранга, похожий в данную минуту на Булгакова М.А. после переписки заветной рукописи. И Лена тут Стомескина немедленно взревела белугой. «Подъем, товарищи!» — деликатно оповестил Олег Спартакович. Трое остальных, до этого безмятежно посапывавшие в сладких снах, услышав родимый советский голос, стали протирать свои глазенции и садиться в шконках. Потрясенный автор немедленно узнал в них своих героев из предыдущих сочинений, которых нынешний критик Земнер Макар Андреевич предпочел бы забыть, как сон, но не сладкий, а дурной, с его точки зрения: итак — Игорек Велосипедов, полностью тощеватый и потому мальчиковый на вид («Бумажный пейзаж»), преувеличенно раздутый, словно представитель французской шинной промышленности, Фил Фофанофф («Желток яйца») и, наконец, умеренно под стать Стратову мускулистый и зевающий со сна в манере паяца Саша Корбах («Новый сладостный стиль»).

Именно он как раз и спросил старшего надзирателя: «В чем дело, Спартакыч? Где горит?»

«На волю, товарищи, — сказал Спартакыч и попробовал уточнить: — Пришла пора свободы».

«В том смысле, что пора осознанной необходимости?» — еще глубже попытался уточнить ученый Фил.

«В том смысле, что как бы вихрь», — завершил беседу надзиратель и показал на двух дам, с его угла как бы олицетворяющих упомянутый вихрь.

Ашка теперь с наслаждением хохотала. «Ну и амбрэ тут у вас, мальчишки!» — произнесла она и, зажав двумя пальцами нос, вошла внутрь. Тут все повскакали, как были в спальном тряпье, и стали к ней подходить кто с тыла, кто сбоку, кто во фронт, и Стомескина тоже закрутилась меж ненасытных до прикосновений рук, так что и получился, как Ответчиков метко сказал, — вихрь! Хозяйка между тем жестко, как комиссарша Лариса Рейснер, распоряжалась:

«Все на выход, ребята! Пошли, пошли! А ты, Ген, со мной пошли, ведь ты меня, надеюсь, за истекшую неделю не забыл?! Ну давай, Ген родной мой, пошли! Привыкай двигаться без конвоя. Ничего с собой не бери вонючего, кроме дневниковых записей. Ленка, подойди! Поцелуй этого Гена, разрешаю! Заткни ноздри и чмокни этого зека! Вот так! Реветь не надо! Потом на корте поревешь. Все выходим в темпе. Покидаем узилище навсегда!»

Вся команда быстро стала уходить, освобождая главный коридор долгосрочного блока Краснознаменного изолятора. Освобождая от себя и освобождая по пути всех узников, поскольку ключи от камер были теперь полностью в нашем распоряжении. Также на выход шла густая толпа охраны и надзора, их ждали автобусы, что увезут их в головокружительное пространство бегства. Ашка, таща под руку благоверного, все поглядывала вокруг с некоторой опаской. А вдруг откуда-нибудь выскочит безумный майор Блажной, начнет терзаться любовью, разбрасывать пять миллионов, а то еще револьверное выяснение отношений затеет? К счастью, своеобразная эта личность так перед ней и не появилась.

Через двор они уже бежали бегом. Ген задыхался. Две фемины, Любовь и Надежда, а может быть, наоборот, влекли его за обе руки. Что-то новое начинается? Или старое завершается? На сколько тысячелетий хватит жителям Земли редкоземельных элементов? Кому посвятить оставшуюся жизнь, если даже своих детей мы вынуждены прятать от сограждан? Где еще, кроме Земли, процветают Мышь, Игуана и Опоссум? Мага, Ихта, Облом? У меня голова кружится от этой массы воздуха. Интересно, какие молекулы в нем предназначены для ночных из тюрьмы прогулок? Удастся ли нам создать дерзновенное посттюремное постчеловечество?