Юрий Поляков - Работа над ошибками

– Идите, пожалуйста, в комнату четыреста одиннадцатую, я – следом… Извините, ради бога!

Отсчитывая номера кабинетов по нарастающей, как бы отыскивая нужный дом, я долго плутал по коридорам, однако нужная комната оказалась в противоположном конце, в непонятном закутке. Туда меня отвела молоденькая, модная секретарша, из тех, что ездят на работу в личных автомобилях, в то время как их непосредственных начальников мнут в городском транспорте. В комнате сидели два редактора, задумчивые, усатые, такие похожие, словно их рекрутировали из одной деревни, где все жители – родственники. Они показали мне стол Евгения Семёновича и продолжили разговор.

– Писать… О чем ему писать? Он жизни настоящей не знает…

– А где он её узнает? На даче у папаши-графомана?

Вскоре пришёл Евгений Семёнович, я повторил ему рассказ о наших поисках, сочувственно предположив, что рукопись за много лет могла затеряться.

– Ну что вы! Зарегистрированные рукописи не теряются и не горят – девиз у ваших ребят правильный. Я хорошо помню эти воспоминания – очень честные были. А составитель, действительно, пока мы канителились, умер. Но рукопись не у нас, её забрали. И сейчас я вам скажу, кто именно. – Он порылся в потрёпанных общих тетрадях, в каких пишут мои старшеклассники, и сообщил: – Записывайте… Чаругин Иван Георгиевич… У меня, знаете ли, с начальством отношения непростые, поэтому приходится вести строгий учёт…

Когда я начинал работать в журналистике, один старый газетный волк, глядя, как мне хочется всюду успеть, дал совет: «Не дёргайся. По телефону можно сделать все, кроме детей».

Вернувшись домой, я достал из морозилки пельмени, которые леплю сотнями, если на меня находит тоска, и заправился. Легенду, что холостяки питаются плохо и поэтому мучаются желудочными заболеваниями, придумали одинокие женщины, мечтающие выйти замуж. Потом я курил на балконе, рассматривая свежераспустившиеся, похожие на новенькие «трехрублевки» листочки и думал о Елене Павловне, чей образ в последнее время все чаще тревожил моё пылкое холостяцкое воображение. Но против печали существует единственное патентованное средство – общественно полезный труд. Я вернулся в комнату, подсел к телефону, набрал номер председателя Совета ветеранов Краснопролетарского батальона и поинтересовался, не знает ли он человека по фамилии Чаругин.

– Знаю, – помолчав, ответил председатель. – Вообще-то, Иван Георгиевич не наш… Дружил он с покойником. Телефон я вам дам, но вы на меня уж, пожалуйста, не ссылайтесь… Погодите, поищу…

Я не раз бывал у председателя Совета и сразу представил себе, как он, шаркая, пошёл в комнату, похожую на школьный Музей боевой славы, нашёл записную книжку и, борясь с одышкой, вернулся к телефону.

– Записывайте… Но уж на меня, пожалуйста…

– Конечно-конечно, – пообещал я, догадываясь, что даже Совет ветеранов, как всякий коллектив, живёт своими непростыми страстями.

Наши классики, я имею в виду литературных, любили заканчивать очередную главу так: остаток дня он провёл дома. Это означало, что больше ничего не произошло. Современный человек, очутившись после рабочего дня дома, только и начинает действовать.

Я позвонил Чаругину.

– Слушаю! – отозвался хриплый голос.

– Мне бы Ивана Георгиевича!

– Он самый…

Я быстро, как заученную роль, рассказал о наших поисках, о ребятах и попросил аудиенцию.

– Приходите, – тяжело вздохнув, а может быть, затянувшись сигаретой, разрешил Чаругин. – Только завтра я в поликлинике… На текущем ремонте, бюллетеню… А вот послезавтра утречком, часиков в девять…

– Иван Георгиевич, у меня уроки…

– Ну да, правильно! Это у нас, пенсионеров, все перепуталось… Приходите часика в четыре. Уговорились?..

Довольный, я уселся проверять изложения. Письменные работы я стараюсь возвращать ребятам на следующем же уроке, потому что стоит дать себе послабление – и дома сразу скопится целый архив: сочинения, диктанты, изложения, письменные ответы… А потом, глядя на эту библиотеку Ашшурбанипала, можно вообще озвереть и начать ставить оценки в журнал, не проверяя, наобум, точнее, на глазок. Умецкая, я знаю, так иногда делает, но это – страшная педагогическая тайна!

От занятий меня оторвал звонок Лебедева. Не очень твёрдо, но вежливо он выспрашивал, не слишком ли разнервничался сегодня в учительской, жаловался, что деградирует среди «этих классных дам», и наконец осторожно, как ему казалось, поинтересовался, почему на меня сердится Аллочка.

Я отшутился, заверил, что ему просто померещилось, и наотрез отказался подъехать в гриль-бар на углу Садовой и Кропоткинской. Завтра утончённого Макса будет мучить похмельная совесть.

Почти в одиннадцать я вспомнил про «рыбу» и позвонил тому самому газетному волку, некогда учившему меня обращаться с телефоном. Он отозвался бодрым утренним голосом, как будто только-только сделал зарядку и позавтракал:

– «Рыба»? Подожди, сейчас пороюсь в картотеке…

«Картотекой» он именовал собственную голову, которую я бы назвал компьютером с усиленным блоком памяти. Через несколько секунд пришёл ответ: лет двадцать-тридцать назад была популярная миниатюра о поэте-песеннике, сочинявшем стихи на готовые мелодии. Работал этот деятель культуры так: сначала придумывал ритмическую болванку, для удобства состоявшую из названий всенародно любимых промысловых рыб. Например:

Со временем дары морей и рек могли превратиться в такие, например, запоминающиеся строчки:

И вот однажды поэт случайно забыл свою «рыбную» заготовку на рояле, а композитор вообразил, что имеет дело с законченным художественным произведением и обнародовал новую песню, сразу ставшую шлягером.

– Отсюда и пошла «рыба»! – заключил мой консультант. – Твои дети будут довольны, такие песенки им нравятся!

– Спасибо! – обрадовался я.

– Пожалуйста. Как у тебя дела с журналом?

– Тянут…

– Гнусные обольстители! – сказал он, и мы попрощались.

Потом я выключил телевизор, улёгся и, засыпая, думал о том, что все женщины делятся на тех, кто усугубляет, и тех, кто облегчает мужское одиночество. По некоторым внешним признакам Елена Павловна относится ко второй, совершенно реликтовой группе. Эти мысли обещали вылиться в глубокий философский сон, но вдруг зазвонил телефон.

– Знаете, Андрей Михайлович, – после многослойных извинений попросил председатель Совета ветеранов, – вы все-таки сошлитесь на меня. Чаругин хоть и не наш, а все же мы на одном направлении воевали…