Виктор Пронин - Испанский гость

А через три года президент республики подписал Указ о присвоении Вовушке звания заслуженного рационализатора — не только за этот проект, но и за десятки других. Вот так. Как заслуженный рационализатор он получил большую квартиру вне очереди, женился, родил сына, потом дочь, в промежутке придумал какой-то хитрый лазерный прибор, защитил кандидатскую диссертацию, бросил производство, перешел в институт, стал доцентом и уехал в Пакистан строить завод. И Вадим Кузьмич Анфертьев полагал, что Вовушка до сих пор поднимает металлургию не больно дружественного нам Пакистана, а тут вдруг оказывается, что он час назад прилетел из Мадрида.

— Дела, — протянул Вадим Кузьмич озадаченно. — Это не Вовушка, а конь мадьярский.

— Конь? — спросила Танька. — А мне сказал, что он Волк. Серый Волк.

— Приедет — разберемся, — и Вадим Кузьмич направился на кухню. — Наталья! Хошь — смейся, хошь — плачь. Едет гость.

— Что еще за гость? — спросила Наталья Михайловна. И Вадим Кузьмич понял, что совершил ошибку, сообщив о новости на кухне, а не в комнате или в спальне. Давно замечено, что женщины на кухне нетерпимее, на кухне женщина находится в явной оппозиции к остальному человечеству, к его заботам, интересам, даже к его развлечениям, а иногда она попросту разочарована в человечестве. Возможно, есть женщины, которые на кухне счастливы, но Наталья Михайловна к ним не относилась. На кухне она страдала и не скрывала этого.

— Вовушка! — воскликнул Вадим Кузьмич. — Помнишь, он был у нас лет пять назад? Загорелый, лысый и ходит боком, помнишь?

— А, — протянула Наталья Михайловна. — Тот самый, который уговаривал нас не разводиться? При том, что мы и не собирались, как мне помнится. — Наталья Михайловна отвернулась к плите, показывая тем самым, что новость ее не взволновала.

— Но он уже едет! Едет!

— А я что? — Наталья Михайловна с недоумением посмотрела на мужа. — Разве я возражаю? Пусть едет. Покормим, постелим, уложим.

— Он ненадолго. Вовушка не останется надолго, даже если мы оба станем перед ним на колени.

— Надеюсь, до этого не дойдет. — Наталья Михайловна усмехнулась горько, хотя, в общем-то, для горечи оснований не было. Но разговор происходил на кухне, и этим все объяснялось.

— Вовушка едет из Испании, — сказал Вадим Кузьмич. — Завтра ему нужно зайти в свое управление, там, оказывается...

— Откуда он едет? — звонко спросила Наталья Михайловна.

— Из этой, как ее... Ну, Италии... Хотя нет, из Испании.

Тихо, с легкой скорбью Наталья Михайловна присела на расшатанную кухонную табуретку, подперла щеку рукой, почувствовав вдруг печальную тяжесть, навалившуюся на нее. Она неожиданно остро ощутила неуютность своей маленькой, скромненькой, бедненькой кухоньки. Да, эта кухня, жареная картошка на сковородке, салат из кабачков и лука, которому она отдала целый час своей единственной жизни, да еще полчаса проторчала в очереди среди уставших и озлобившихся женщин, этот ее передник, одновременно служивший кухонным полотенцем, да что передник, ее муж, Вадим Кузьмич Анфертьев, заводской фотограф, — все это вступило в унизительное противоречие с одним только словом «Испания». Пока она разглядывала картофельные очистки на исцарапанном столе, перед ее мысленным взором промелькнуло побережье лазурного моря, беззаботные люди в ярких купальниках, залитая разноцветным светом сцена из какой-то оперы, красавица в платье с длинным подолом, красавец в распахнутой сорочке и с обнаженной саблей в руке, брызжущий кровью бык, счастливое лицо тореадора и, наконец, простоватая Вовушкина физиономия, которую она помнила довольно смутно.

— Он звонил из автомата, там народ собирался, очередь... Уточнил наш адрес и повесил трубку.

— А где, говоришь, он был до этого? — спросила Наталья Михайловна, не поднимая головы.

— В Пакистане.

— Да-да... Я вспомнила.

Наталья Михайловна уронила белое лицо с тонким профилем в маленькие, сухонькие, жесткие ладошки и некоторое время сидела без движения. Вадим Кузьмин поймал себя на том, что не испытывает к жене ни малейшей жалости, ни малейшего сочувствия. Удовлетворение — вот чего больше всего было в нем. Он не стал напоминать Наталье Михайловне о том, как стремилась она уехать из шахтерского поселка, куда он получил направление, о том, что только благодаря ей он в свое время перестал быть горным штурманом. До сих пор перед его глазами стояло ее молодое, залитое слезами лицо, и поныне он слышал ее горячий шепот: «Вадик, уедем, уедем, уедем! Не могу! И ты тоже здесь пропадешь! Уедем, Вадик, и будем жить среди нормальных людей! Я права, Вадик, ты увидишь, что я права!»

Прекрасно понимая, что сейчас самое лучшее — погладить жену по голове, по ее обильно крашенным волосам, Вадим Кузьмич усмехнулся, осознав, что он этого не сделает. Наталья Михайловна подняла голову, отрешенно посмотрела на черную чугунную сковородку, на голубые лепестки газового пламени...

— Вадим, — произнесла она надтреснутым голосом, — не кажется ли тебе, что наша жизнь остановилась?

Вадим Кузьмич промолчал, зная, что ответа не требуется.

— Я не говорю, что она кончилась, нет, но она остановилась. Как заезженная пластинка, которая вращается по одной и той же канавке и посылает в пространство одни и те же звуки, причем довольно невеселые хриплые звуки. — Что нас ждет хорошего, Вадим? Что нас ждет хорошего на следующий год? Зачем мы живем, Вадим?

— Могу сказать, для чего жить не стоит. Хочешь? Думаю, не стоит жить ради того, чтобы подсчитывать чужие успехи, отказавшись в свое время от собственных.

— Конечно, я знала, что когда-нибудь ты скажешь это, не удержишься. Но ты не прав. Отказались мы не от успехов, а от трехсменной твоей работы в шахте, от грязи и копоти, от постоянной ругани, которой тебя осыпали все — от начальника шахты до последнего чертежника. Да, отказались. И правильно сделали. А если уж мы скатились на упреки, то могу напомнить, что тогда тебе было двадцать пять лет. Впрочем, извини, тебе тогда не было двадцати пяти лет. А сейчас тебе сорок пять. И через двадцать лет ты решил напомнить мне...

Из комнаты вышла Танька, сразу поняла, что разговор у родителей неприятный, и решила сломать его:

— Папа, а тот дядя, который сказал, что он Волк, приедет к нам?

— Он уже едет.

— Наверно, надо в комнате убрать?

— Не мешало бы.

— Скажи, Танька, — обратилась Наталья Михайловна к дочери. — Что тебя больше всего радует?

— Сказки. А тебя?

— Меня тоже, — горько усмехнулась Наталья Михайловна.

— Папа, а у того дяди, который звонил, большие зубы?

— Нет, он не из зубастых. У него есть кое-что иное... Он знает, что нужно делать в каждый момент, и делает это. Несмотря ни на что.