Эдуард Лимонов - История его слуги

Я музыкант, Лимонов, думающий, зрелый музыкант, быть женщиной не моя профессия. Моя жизнь не для мужчин, и я не для них. А ты тем более никогда мужчиной по половой принадлежности для меня не являлся. Все это чистая правда, да, я думаю, это и было видно, обрати ты немного внимания на меня, а не вырезая меня по трафарету — «двадцати одного года девица с большой попкой».

Наташа».

Наташка была не права в том, что я совсем не обращал на нее внимания, я обращал, я даже очень гордился ее виртуозной игрой на пианино и часто просил ее поиграть для моих гостей, если таковые были в доме. Кроме того, она была русская девочка, и я как бы чувствовал ответственность за нее — не знаю перед кем, может, перед Богом, хотя я в него и не верю, за сестричку Наташку, девочку моего племени. Я старался ее не обижать. Порой она проводила у меня в доме несколько дней подряд, и кроме того, что я ее ебал, она играла часами на пианино, гуляла в саду, качалась на качелях, читала, если хотела, книги, слушала пластинки своей любимой классической музыки, и вообще имела хорошее время.

Хотя многие Наташкины обвинения в мой адрес были смешны и нелепы, над ее письмом я все же призадумался. Уж очень Лимонов из ее письма оказался похожим на его хозяина Гэтсби. Это обстоятельство меня и обрадовало и смутило, ибо я и хотел быть, как Гэтсби, и не хотел.

Генри всегда стоит на семейных фотографиях с краю. У него отдельное, наивное, но и как бы чуть насмешливое выражение лица. Другие члены семьи, и младшие дети тоже, куда грубее его. Ростом он с папу Стивена, но необыкновенно тонок, даже для его семнадцати лет, порой кажется, что он вот-вот сломается в талии. У него короткие блондинистые волосы, как у мамы Нэнси, и на носу тоненькие очки парижского студента, на типичного американского мальчика он мало похож.

Мы с Генри друзья. Не то, чтобы большие, он ведь не живет в миллионерском доме, учится, но за тот десяток или чуть больше встреч, которые у нас были, мы вполне с ним сблизились. Мы даже разделяем кое-какие общие увлечения — например, любовь к Джеймс Бонд-фильмам.

В конце апреля Генри в сопровождении дюжины мальчиков и девочек приехал из Коннектикута, мама Нэнси позвонила мне предварительно и, предупредив об их прибытии, попросила батлера Эдварда присмотреть за молодежью — в нашем доме, оказывается, должно было состояться детское костюмированное парти по случаю окончания учебного года. На этом парти Генри собирался доснять заключительную сцену фильма, продюсером и одним из героев которого он был. Как видите, Генри играл в своего папу — папа единожды был продюсером, Генри тоже обратился к киноискусству.

Дети прибыли на нескольких размалеванных больших машинах, как на слонах, и начали бодро втаскивать в дом свое барахло — костюмы, киноаппаратуру, сумки, свечи, синие лампы, цветную бумагу… Среди барахла было даже довольно крупное лимонное дерево в кадке. Генри церемонно представил меня всем детям, он был вежливый мальчик. Их девочки, отметил про себя хаузкипер, вполне могли бы быть моими девочками, некоторые были очень даже хорошенькими, и поскольку все они учились в необычайно дорогой и привилегированной хай-скул, были явно из очень хороших семей, лица у них были развитые. Их хай-скул основал когда-то, дабы искупить свои грехи перед человечеством, знаменитый фабрикант пулемётов мистер Хочкисс. Хорошо бы подсчитать, какое количество людей погибло от его примитивных и безотказных машин смерти, прежде чем он ударился в милосердие, замаливание грехов. Меня всегда умиляли такие, как мистер X, невинные чудовища, к их числу относится изобретатель динамита Нобель и большой альтруист, один из отцов советской водородной бомбы, мистер Сахаров.

Извиняясь изысканно, вежливый Генри сказал мне, что мама позволила ему пригласить на парти человек десять: «Но мы начали считать, Эдвард, будет человек пятьдесят, а то и больше, если не пригласить кого-нибудь, это будет обида на всю жизнь. Я понимаю, Эдвард, что это лишняя ответственность для тебя и хлопоты, но мы будем вести себя очень тихо и уберем потом весь дом. Не говори только, пожалуйста, маме, хорошо?»

Ну, я кто угодно, но не доносчик. Поглядев на их достаточно скудные припасы алкоголя, я даже дал им ящик «Корво», оторвал от Стивена, и по паре бутылок виски, джина, водки, чему они были безумно рады. Ключ от винного погреба у меня, и хотя погреб никогда не закрывается, на этот раз я его закрыл, напьются еще дети и перебьют все дорогие бутыли.

Честно говоря, я ждал их парти с большим нетерпением. Дело в том, что мне взбрело в голову обычное для слуги желание — выебать какую-нибудь их девочку. Маленькую хай-скул — школьницу, блондиночку. Покурить травки и выебать. Желание, если попытаться подумать над ним, было скорее социальным, чем сексуальным. Взять у них девочку, получалось, взять от мира моего хозяина, уворовать то, что мне, как слуге, не принадлежит, отомстить как бы. Секс, как вы уже, наверное, догадываетесь, господа, был единственный доступный мне способ мести. Я подумал, что в суматохе этого парти, где наверняка будет минимум двадцать, а то и больше девочек, мне кто-нибудь достанется. Я ведь был мужчина, который знает, чего он хочет, а мальчики в семнадцать или шестнадцать лет пока осмелятся взять девочку за попку, так и вечер пройдет. Даже мальчики их поколения, они же были не из Южного Бронкса, и даже не из Бруклина, дети богатых родителей, безусловно больше «испорченные» на словах, чем на деле. Так что я, помогая соорудить стол, сделать сангрию, ввернуть их синие лампочки (они меня о помощи не просили, я вызвался сам, дабы быть к ним поближе), волновался и с нетерпением ждал вечера.

Генри дипломатично спросил меня, иду ли я куда вечером. «Нет, — сказал я, — я предпочитаю остаться в доме. Знаешь, Генри, если появится, скажем, полиция, чего не бывает, я буду хотя бы единственный взрослый среди вас».

Генри сказал, что он счастлив пригласить меня разделить с ним их парти, искренним тоном, может, он и был счастлив.

И стали приходить гости-дети. Каких только не было гостей у Генри, — и мрачные верзилы в два раза выше меня ростом, в кожаных куртках, с булавками в ушах и лицами убийц, и лощеные мальчики с порочными лицами и накрашенными губами, во фраках, галстуках-бабочках, с цилиндрами и тростями — несколько таких мальчиков пришли вместе, — и иронические молодые интеллектуалы в свитерах и очках. Один красавчик-мальчик пришел в парике, черном платье и черных чулках. Были очень солидные и основательные круглоголовые мальчики в крепких ботинках и галстуках, при взгляде на которых я так и видел их двадцать лет спустя крепкими, но без фантазии бизнесменами, владельцами, скажем, супермаркетов, во всяком случае, что-то связанное с едой, так мне казалось. Пришел краснощекий рыжий франт в лакированных черных башмаках, полосатых брюках и с белым широким галстуком под необычайно живым и комичным лицом, на руке у него висела, жеманно изгибаясь, тоненькая черноволосая красотка, явно в маминых мехах.