Эдуард Лимонов - История его слуги

Линда и Ричардсон спустились и уселись за кухонный стол. Присел и я сжевать кусок. Налил себе пива «Гиннесс» и стал прислушиваться, о чем они говорят.

— Perf! — сказала Линда, откусив lumb-chop. — Perf! Эдвард, ты научился прекрасно приготавливать баранину.

На жаргоне Линды «перф» — значит perfect. Еще она употребляет слово delish — сокращенное от delicious, тоже немаловажное слово в ее словаре.

Линда с серьезным видом заявляет мистеру Ричардсону, что вчера она в первый раз в жизни разогрела спагетти и что оказались разогретые спагетти вкуснее, чем свежие. Я иронически ухмыляюсь. Я не очень верю, что Линда действительно впервые разогрела спагетти. «Врет, наверное, — подумал я, — делает вид, что живет она лучше, чем на самом деле». Но от замечания я воздержался. Пусть врет Ричардсону, разыгрывает светскую жизнь, мне-то какое дело. Если б она врала о политике, я бы влез, а о еде — это невинно.

Линда взялась описывать Ричардсону, как она и ее черный пояс в карате — Дэйвид, были приглашены в прошлый уикэнд на Лонг-Айленд, к друзьям на обед. Обед происходил при свечах и с классической музыкой — весь обед в гостиной звучал Вивальди. «Точно, — думаю я иронически. — Вивальди хорош для пищеварения. Линда и ее друзья не могут пригласить симфонический оркестр для облегчения своего пищеварения, как это делает Гэтсби, посему они кушают под пластинки».

Я пошел, собрал у роллс-роевцев и босса грязные опустевшие тарелки. «Тенк ю вери матч!» — сказал мне Гэтсби с русским акцентом. Роллс-роевцы тоже поблагодарили. Раз выебывается босс, значит, он в хорошем настроении, дело, следовательно, выгорает, будут они продавать наши автомобили. Я подал Стивену со товарищи салат и, вернувшись в кухню, насплетничал Линде и Ричардсону о положении вещей. Это дало нам повод перейти на босса — всегдашняя наша тема, хотя, время от времени, мы с Линдой даем себе зарок не говорить о его личности, хотя бы во время ланча.

— О, Стивен в хорошем настроении, — говорит Ричардсон. — Я вообще замечаю, что он делается более гуманным. Может быть, от того, что становится старше? Он куда менее раздражителен, чем был даже еще пару лет назад.

И Линда подтвердила, что, кажется, он, да, исправляется. Мы радостно загалдели. Как же, наш дикарь делается все более похожим на человека. Прекрасно! Здорово! Удивительно!.. И вдруг во время наших восторгов я подумал: «А не пошел бы он на хуй!» И пошел — проверил, что делают господа за столом. Господа разглагольствовали среди остатков салата и сыра. Я спросил их — подать ли им кофе, и они радостно согласились. Убрав еще раз грязные тарелки, я подал им кофе и вернулся в кухню. Оказалось, что только что звонила Полли, и разговор вполне закономерно перешел на сексуальные способности Гэтсби. Я заявил:

— Я не верю в высокие сексуальные показатели Стивена. На мой взгляд, он должен быть грубоват и примитивен в постели. Хотя он и здоровый мужик, но мне кажется, что все, что он может, — это очень не сложный секс типа туда-сюда, и то, очевидно, недолго.

Линда меня поддержала и даже обобщила мой тезис, сказав, что, по ее мнению, васпы все неинтересны в постели, что их пуританское воспитание сделало их нечувственными. Для Линды такое высказывание имело особый смысл, ведь ее бой-френд Дэйвид — еврей.

Я не стал обижать Линду и не сказал ей, что я невысокого мнения о еврейских мужчинах тоже. Посему мы опять прошлись по Гэтсби, которого родственник — мистер Ричардсон — стал защищать. И конечно, не столько по родственным причинам, он часто отзывался о Гэтсби иронически, скорее потому, что мистер Ричардсон был сам васп, он обиделся за васпов. Вполне понятно, кому хочется прослыть никудышным мужчиной, да еще оказаться таковым вдруг из-за того, что твою нацию считают бедносексуальной. Разгорелась битва.

Я не очень хотел обижать васпов, но для меня в споре был тоже свой интерес. Я хотел бы им сказать, что люди искусства, по моему мнению, куда интереснее в постели, чем бизнесмены. Без сомнения. Но я не мог. «Мистер Ричардсон наверняка обидится и за бизнесменов, как он уже обиделся за васпов», — подумал я. Я уже пытался, как-то разговаривая с Ричардсоном о Достоевском, подчеркнуть, что писатель — вообще профессия исключительная. На что мистер Ричардсон мне раздраженно сказал, что каждый человек в этом мире вкладывает в мир частицу своего труда и таланта, и он, — Ричардсон, тоже как бизнесмен вкладывает частицу своего. Далее мистер Ричардсон понес обычную бизнесменовскую пропаганду — о том, как они, бизнесмены, важны для мира, что они дают людям работу… и прочие лозунги из их арсенала.

Я тогда подумал, что Ричардсон — это Ричардсон, а Достоевский — это Достоевский, но вслух сказал только, что у писателя больше возможностей, он оперирует идеями, и, как оперирующий идеями, он куда более могуществен и даже опасен. Но даже мой намек на то, что писатели — злодеи, не смог сбить Ричардсона с его твердого убеждения об особой важности касты бизнесменов в мире, которое он умело прикрывал демагогическим утверждением, что все люди равно вкладывают в мир свой труд.

Я вспомнил об одной своей идее и решил поделиться ею с Линдой и Ричардсоном. Мне было интересно, что они скажут. Линда иногда ко мне прислушивается. Она находит, что я достаточно crazy Russian, но иногда говорю неглупые веши. Я сказал:

— Послушайте, товарищи американцы! (Я всегда избираю шуточный тон, когда хочу говорить с Линдой о серьезных вещах.) Слушайте, — сказал я, — мне кажется, что вы, извините за вынужденное обобщение, всегда склонны подходить к проблемам жизни и человека механически. То есть подход к человеку у вас такой же, как к автомобилю или к трактору. Безусловно, вы признаете существование души, — продолжал я, смеясь, — но и к душе и к ее проблемам вы имеете наглость подходить механически. И ваше лечение человека, скажем, тот же психоанализ, предполагает ремонт в основе своей, как ремонт автомобиля или трактора…

Даже ваша драг-революция, — продолжал я, — со всем ее вроде бы радикализмом, со всеми Тимоти Лири и прочими пророками ЛСД, галлюцинаторных грибов и другой гадости в качестве средств спасения человечества, тоже ничего нового в сущности не принесла. Она тоже следствие этого механического подхода к человеку как к машине. Хочешь быть счастлив — проглоти таблетку ЛСД или спор грибковых пожри — и ты мгновенно счастлив. И все человечество счастливо. Механическое решение. Быстрое, конечно…

Тут дернулся мистер Ричардсон. Я остановил его рукой.

— Иногда мне кажется, что вы, американцы, опять обобщение, простите, но как иначе, — вы куда более пропитаны примитивным марксизмом, чем русские. Русским до вас далеко. Вы беспрестанно повторяете магическое для вас слово «экономика». Экономикой вы объясняете все, все события в мире, по вашему упрямому мнению, происходят по экономическим причинам. И войны и революции — все. Я считаю, что это наивная и устаревшая на столетие, по крайней мере, точка зрения. Хлеб тоже движет миром, безусловно, но не только он, и он — даже не главное. Вон сверхперенаселенная Индия голодает всю ее многотысячелетнию историю, однако никаких у них особенных революций не наблюдалось и не наблюдается. Есть нечто выше хлеба, а именно человеческая духовная энергия… Героизм…