Джек Керуак - Ангелы опустошения. Книга 2

Я думаю это потому что я похож на его старшего брата-кататоника, по крайней мере Лаз мне так сказал.

Позже я пошел в гости к своему старому другу Дени Блё.

Дени Блё это тот фантастический тип с которым я жил на Западном Побережье в мои дни на дорогах, который воровал все что попадалось на глаза но раздавал иногда вдовам (Bon coeur, доброе сердце) и который нынче жил скудно я бы сказал в квартирке на 13-й Улице у самой набережной с ледником (в котором тем не менее по-прежнему хранил свое домашнее консомме из цыпленка приготовленное по особому рецепту) — Который напяливал Поварские колпаки и жарил огромных Индеек целиком на День Благодарения для громадных компаний хипстеров и битников Деревни которые лишь смывались в конце утаскивая под полой индюшачьи ножки — Единственно потому что ему хотелось познакомиться с четкой цыпочкой из Гринвич-Виллидж — Бедный Дени. Дени у которого был телефон и полный ледник и бичи которые сидели у него на шее, иногда стоило ему уйти на выходные бичи оставляли зажженным весь свет, все краны открытыми а двери квартиры незапертыми — Которого постоянно предавали, даже я сам, как он утверждал. "Ну Дулуоз," говорил этот большой 220-фунтовый черноволосый толстый француз (который крал а теперь лишь тибрит то что ему причитается), "ты всегда меня морочил как бы ни старался сделать по-другому — Вот я сейчас тебя вижу и мне тебя жалко." Он извлек какие-то государственные облигации с собственными фотографиями где он тыкал пальцем в государственные облигации и красными чернилами было написано: Я всегда смогу себе позволить консомме и индейку. Он жил всего лишь в квартале от обеих Рут. "Теперь когда я вижу тебя таким скаредным, и грустным, и невезучим, и потерянным, и даже выпить себе купить не можешь, или даже сказать "Дени, ты кормил меня много раз но пожалуйста не одолжишь ли мне того-то и того-то?" потому что ты никогда, никогда не просил меня занять тебе денег" (он был моряком и перевозил мебель между рейсами, мой старый школьный друг с которым познакомился мой отец и который ему понравился) (но Жюльен сказал что его руки и ноги слишком мелки для такого огромного мощного тела) (но вы кого будете слушать?) теперь он мне говорит: "Поэтому я отдаю тебе вот это пальто из настоящей вигони как только вот этой самой бритвой отпорю очень важную меховую подкладку — "

"Откуда ты взял это пальто?"

"Не твое дело откуда я его взял, но раз ты настаиваешь, раз ты намеренно сбиваешь с толку чтобы заморочить меня, раз еn effet vous ne voulez pas me crore, [27] на самом деле вы не хотите мне поверить (фр.) я взял это пальто в пустом складе пока вывозил оттуда кое-какую мебель — Так случилось что у меня в то время была информация что владелец пальто умер, mort, вот я его и взял, ты меня понимаешь Дулуоз?"

"Ага."

"Он говорит Ага" и бросая взгляд вверх на своего Ангелоподобного Том Вулфовского брата. "Все что ему есть сказать это «Ага» а я уже почти отдаю ему пальто за двести долларов!" (Только через год после этого вашингтонский скандал по поводу вигоневых пальто, пальто из неродившихся телят, был готов разразиться) (но сначала он вытащил меховую подкладку). Пальто было громадным, длинным, свисало мне до башмаков.

Я сказал "Лени, ты рассчитываешь что я буду ходить по улицам Нью-Йорка в пальто болтающемся до самых башмаков?"

"Я не только на это рассчитываю," сказал он надевая мне на голову вязаную лыжную шапочку и натягивая ее на самые уши, "но еще я рассчитываю что ты будешь и дальше помешивать эти яйца как я тебе сказал." Он взбил омлет из шести яиц с четвертью фунта масла и сыра и специй, поставил на медленный огонь, и заставил меня помешивать столовой ложкой пока сам занялся протиранием пропитанного маслом картофельного пюре через сито, на ужин в полночь. Это было очень вкусно. Он показал мне какие-то бесконечно малые фигурки слонов из слоновой кости (примерно с пылинку) (из Индии) и объяснил какие они хрупкие и как один озорник сдул их у него с ладони в баре на прошлый Новый Год. Еще он достал бутылку Ликера Бенедектин который мы пили всю ночь. Ему хотелось чтобы я познакомил его с Рутами. Я знал что ничего из этого не выйдет. Он старомодный французский racоnteur и bon vivant [28] трепач и кутила (фр.) которому нужна жена-француженка, и которому не следует болтаться по Деревне пытаясь сделать тех холодных одиноких дамочек. Но как всегда он держал меня за руку и рассказывал все свои последние истории, которые повторял в тот вечер когда я пригласил его к Жюльену и Нессе выпить. По этому поводу он отбил телеграмму одной своей незаинтересованной любимице где написал что будет пить коктейли в доме "le grand journaliste, [29] видного журналиста (фр.) Жюльена Лава," но та так и не появилась. А после того как он рассказал все свои анекдоты Несса пустилась рассказывать свои и Дени ржал так сильно что обсикался, пошел в ванную (он меня за это убьет), выстирал свои трусы, развесил их, хохоча вернулся, рассеянно забыл про них, и когда Несса и я и Жюльен на следующее утро проснулись с затуманенным взором и печальные, то захохотали глядя на широченные всемирные трусы свисающие с их душа — "Это кто такой здоровый их носит?"

Но недотепой Дени не был.

В огромном вигоневом пальто Дени с лыжной шапочкой надвинутой на уши, по холодным кусучим ветрам декабрьского Нью-Йорка, Ирвин с Саймоном подвели меня к Русской Чайной на встречу с Сальвадором Дали.

Тот сидел уперев подбородок в изразцовую рукоятку изящно украшенной трости, голубую с белым, рядом со своей женой за столиком Кафе. У него были нафабренные усики, тоненькие. Когда официант спросил его чего он хочет тот ответил "Один грейпфрут… роозовый!" а глаза у него были большие и голубые как у младенца, настоящий оrо [30] золотой (исп.) испанец. Он сказал нам что ни один художник не велик пока не заработал денег. Он что — говорит об Уччелло, о Гьянондри, о Франка? Мы даже не знали что такое деньги на самом деле или что с ними делать. Дали уже прочел статью о «мятежных» "битах" и ему было интересно. Когда Ирвин сказал ему (по-испански) что мы хотим встретиться с Марлоном Брандо (который питался в этой Русской Чайной) тот ответил, взмахнув в мою сторону тремя пальцами, "Он прекраснее М.Брандо."

Мне стало интересно почему он так сказал но вероятно со стариной Марлоном у него произошла размолвка. Однако имел в виду он мои глаза, голубые, как и у него самого, и мои волосы, черные, как и у него, и когда я заглянул в его глаза, а он заглянул в мои, мы не смогли выдержать всей этой печали. Фактически, когда Дали и я смотрим в зеркало, то не можем выдержать всей этой печали. Для Дали печаль прекрасна. Он сказал: "Как политик я роялист — мне бы хотелось видеть Испанский Престол возрожденным. Франко и остальных вон — Вчера ночью я закончил свою последнюю картину и самым последним штрихом там стали лобковые волосы."