Джек Керуак - Ангелы опустошения. Книга 2

Но я увидел в конце концов парижанку своей мечты в пустом баре где прихлебывал кофе. Работал там только один человек, приятный на вид парень, и тут входит прелестная парижанка такой медленной чарующей походочкой мол-некуда-идти, руки в карманах, говоря, просто "Ca va? La vie?" [50] Ну как? Жизнь-то? (фр.) Очевидно бывшие любовники.

"Qui. Comme ci comme ca." [51] Да так. Живу себе. (фр.) И она бросает ему такую вялую улыбку которая стоит больше чем все ее нагое тело, по-настоящему философскую улыбку, ленивую и амурную и готовую ко всему, даже к дождливым дням, или шляпкам на Набережной, ренуаровская женщина которой больше нечего делать кроме как зайти навестить своего старого возлюбленного и поддеть его расспросами о жизни. Такую мождо увидеть даже в Ошкоше однако, или в Лесистых Холмах, но что за походка, что за ленивая грация как будто любовник преследовал ее на велосипеде от самого депо а ей и дела не было. Песни Эдит Пиаф выражают такой тип парижанки, целые дни за ласканием волос, на самом деле скука, кончающаяся внезапными ссорами из-за денег на шубку которые взлетают из окна так громко что даже печальная старая Сюртэ в конце концов приходит пожать плечами по поводу трагедии и красоты, зная все время что это ни трагично ни прекрасно а просто скука в Париже и любовь потому что больше нечем заняться, в самом деле — Парижские любовники смахивают пот и разламывают длинные булки в миллионе миль от Гёттердаммерунга за Марной (я полагаю) (никогда так и не встретившись с МарленДитрих на Берлинской Улице) -

Я приезжаю в Лондон вечером. Вокзал Виктория, и сразу же иду в бар под названием «Шекспир». Но с таким же успехом я мог бы зайти к Шраффту: — белые скатерти, тихонько позвякивающие бармены, дубовые панели среди плакатов Стаута, официанты в смокингах, тьфу. Я вылетаю оттуда как можно скорее и иду слоняться по ночным улицам Лондона с этим мешком по-прежнему у меня за плечами а бобби наблюдают за тем как я прохожу с этой странной неподвижной ухмылочкой которую я так хорошо помню, которая говорит: "Вот он, под самым носом, Джек-Потрошитель вернулся на место своих преступлений. Пригляди-ка тут за ним пока я звякну Инспектору."

Может их тоже едва ли можно винить потому что пока я гулял сквозь туманы Челси в поисках чипсов с рыбой один бобби шел в полуквартале впереди, лишь смутно я мог различить его спину и высокую каскетку, и содрогающийся стих пришел мне на ум: "Кто задушит бобби в тумане?" (уж и не знаю почему, лишь потому что стоял туман и его спина была повернутая ко мне и ботинки мои были молчаливыми пустынными башмаками на мягкой подошве как ботинки у разбойников) — А на границе, то есть на таможне Английского Канала (Ньюхейвен) они все оделяли меня странными взглядами как будто знали меня и поскольку у меня в кармане было всего пятнадцать шиллингов (2 доллара) они чуть было не запретили мне въезжать в Англию вообще, уступив лишь когда я предъявил им доказательства того что я американский писатель. Даже тогда, однако, бобики стояли наблюдая за мной с той слабой злобной полуулыбкой, мудро потирая челюстями, даже кивая, будто хотели сказать "Мы уже видали таких прежде" хотя если б я был с Джоном Бэнксом меня бы давно засадили в кутузку.

Из Челси я повлек свой горестные мешок по всему центру Лондона в туманной ночи, закончив изможденным на Флит-Стрит где ей-Богу видел старого 55-летнего Жюльена из Таймс покручивавшего ус совсем как Жюльен (которой шотландского происхождения), спешившего на мелькающих ногах газетчика в ближайший паб, Король Луд, пениться на пива из бочек Британии — Под уличным фонарем прямо там где прогуливались Джонсон и Босуэлл, вот идет он, в твидовом костюме, "все знает" и прочее, позабавленный новостями Эдинбурга, Фолклендов и Лайра.

Мне удалось занять пять фунтов у своего английского агента у него дома и я поспешил через Сохо (Субботней Полночью) ища себе комнату. Пока я стоял перед магазинов пластинок разглядывая конверт альбома с большой добродушной физиономией американского хипстера Джерри Маллигэна кучка стиляг выплеснувшаяся с тысячами других из ночных клубов Сохо подканала ко мне, как заджинсованные марокканские хипстеры но все прекрасно одетые однако в жилетках и отглаженных брючках и в сияющих ботинках, говоря "Скажи-ка, ты знаешь Джерри Маллигэна?" Как они засекли меня в этом рванье и с рюкзакам я никогда не узнаю. Сохо это Гринвич-Виллидж Лондона полный печальных греческих и итальянских ресторанчиков с клетчатыми скатертями при свечах, и джазовых притончиков, ночных клубов, стриптизных точек и тому подобного, с десятками блондинок и брюнеток крейсирующих ради денег: "Пассушай, дорогуша" но ни одна на меня даже не взглянула поскольку я был так ужасно одет. (Я приехал в Европу в лохмотьях рассчитывая ночевать в стогах с хлебом и вином, а тут нигде никаких стогов.) «Стиляги» это английский эквивалент наших хипстеров и абсолютно ничего общего не имеют с "Рассерженными Молодыми Людьми" которые вовсе никакие не уличные типы покручивающие на углах ключами на цепочках а интеллектуальные джентльмены среднего класса с университетским образованием большинство их изнежено, а когда не изнежено, то политично вместо того чтобы быть артистичными. Стиляги же пижоны перекрестков (вроде нашей собственной породы особо влатанных или по меньшей мере «резких» хипстеров в пиджаках без лацканов или в мягких голливудско-ласвегасских спортивных рубашках). Стиляги пока еще не начали писать или по крайней мере публиковаться а когда начнут то заставят Рассерженных Молодых Людей выглядеть академическими позерами. Обычная бородатая богема тоже шляется по Сохо но они были тут задолго до Доусона или Де-Квинси.

Пиккадилли-Сёркус, где я нашел себе дешевый номер в отеле, это Таймс-Сквер Лондона вот только там есть очаровательные уличные артисты которые танцуют и играют и поют за пенни что им швыряют, кое-кто из них печальные скрипачи заставляющие вспомнить пафос диккенсовского Лондона.

Что изумило меня почти так же сильно как и все остальное так это жирные спокойные полосатые коты Лондона причем некоторые мирно спали прямо в дверях мясных лавок а люди осторожно перешагивали через них, прямо на солнцепеке в опилках но лишь на вытянутый нос от ревущего движения трамваев автобусов и машин. Англия должна быть страной котов, они мирно обитают по всем задним заборам Сент-Джонз-Вуда. Пожилое дамы любовно пичкают их совсем как Ма кормит моих кошек. В Танжере или Мехико кота едва ли увидишь, разве только поздно ночью, потому что беднота часто ловит и ест их. Я чувствовал что Лондон благословен своим добрым отношением к котам. Если Париж это женщина изнасилованная фашистским вторжением, то Лондон мужчина в которого никогда не проникали а он лишь покуривал трубку, попивал свой портер или половину-на-половину, да благословлял своего кота по мурлыкающей голове.