Джек Керуак - Ангелы опустошения. Книга 1

Тем временем я ищу кабинку куда можно сесть — ничего нет — поэтому я поднимаюсь наверх и сажусь в большую семейною кабину с портьерами но меня оттуда вышвыривают ("Вам тут сидеть не положено, это для семей, для больших компаний") (потом они не подходят и не обслуживают меня пока я жду) поэтому я шкрябаю стулом вылезаю и топаю вниз быстренько на тихих ножках и беру себе столик и говорю официанту "Пускай ко мне никто не садится, я люблю есть один" (в ресторанах, естественно) — Креветки в коричневом соусе, цыпленок с кэрри, кисло-сладкие свиные ребрышки, в обеде по китайскому меню, я ем его запивая еще одним пивом, обалденнейщая еда едва могу доесть — но заканчиваю все подчистую, плачу и отваливаю — К парку теперь уже на исходе дня где детишки играют в песочницах и на качелях, да старики таращатся на скамейках — Я подхожу и сажусь.

Китайская детвора разыгрывает большущие драмы в песке — Тем временем отец сзывает трех разных малышей и уводит их домой — В тюрьму что через дорогу входят фараоны. Воскресенье в Сан-Франциско.

Бородатый востробородый патриарх кивает мне затем подсаживается к своему древнему приятелю и они начинают громко беседовать по-русски. Я могу отличить на слух их ольски-дольские окончания, нет?

Потом я неспешно шагаю в собирающейся прохладе и иду я сквозь сумерки улочек Чайнатауна как уже собирался сделать на Опустошении, подмигивают красивенькие неонки, лица в магазинах, гирлянды лампочек через всю Грант-Стрит, Пагоды.

Я иду к себе в номер и немножко отдыхаю на кровати, курю, слушаю звуки доносящиеся через окно со двора Отеля Белл, шумы посуды и машин и китайской речи — Все это один большой стенающий мир, повсюду, даже в моей собственной комнате есть этот звук, интенсивное звучание ревущей тишины которое шипит у меня в ушах и бьется в алмазное восприяние — Я отпускаюсь и чувствую как меня покидает мое астральное тело, и лежу там в совершеннейшем трансе, зря сквозь все. Оно все белое.

Это традиция северного пляжа, Роб Доннелли делал так в бродвейской гостинице и отплывал и видел целые миры и возвращался и просыпался в своей комнате в постели, весь одетый на выход -

Вероятнее всего, к тому же, старина Роб, в четкой кепочке Мэла Дамлетта набекрень, будет сидеть в погребке уже сейчас -

К этому времени Погребок ждет музыкантов, ни звука, там нет никого знакомого, я шибаюсь по тротуару и вот с одной стороны подходит Чак Борман, а с другой Билл Сливовиц, поэт, и мы разговариваем у автомобильного крыла — Чак Борман выглядит усталым, глаза припухли, но на ногах у него мягкие модные башмаки и в сумерках он выглядит четко — Биллу Сливовицу все до фонаря, на нем обтрепанная спортивная куртка и истертые ботинки, а в кармане он носит стихи — Чак Борман торчит, говорит что торчит, на минутку задерживается оглядываясь вокруг, затем сваливает — Он вернется — Билл Сливовиц когда я видел его в последний раз спросил "Куда ты едешь?" и я завопил "Ах да какая разница?" поэтому теперь извиняюсь и объясняю что был с бодуна — Мы направляемся в Место за пивом.

Место это бурый славный бар весь обделанный деревом, с опилками на полу, с пивом из бочки в стеклянных кружках, со старым пианино чтобы кто угодно мог поколотить по нему, а наверху балкон с деревянными столиками — кому какое дело? на лавке спит кошка. Бармены обычно мои друзья но не сегодня, ну вот — Я разрешаю Биллу взять пиво и мы разговариваем за круглым столиком о Сэмюэле Беккетте и о прозе и поэзии. Билл считает что Беккетт это конец, он мусолит это со всех сторон, его очки блестят мне прямо в глаза, у него вытянутое серьезное лицо, не могу поверить что он это всерьез о смерти но иначе не может быть — "Я мертв," говорит он, "я тут стихов написал про смерть" -

"Так где же они?"

"Они не окончены, чувак."

"Пошли в Погребок джаз послушаем," и вот значит мы сваливаем за угол и только заходим через вход с улицы как я слышу как они там внизу заливаются, полная команда теноров альтов и труб въезжает как раз в первый припев — Бум, мы такие входим как раз на сбивке, бац, тенор подхватывает соло, а мелодия-то всего-навсего "Джорджия Браун" — тенор ведет ее по-крупному и тяжело с больмим таким тоном — Они приехали из Филлмора на машинах, со своими девчонками или без оных, четкие цветные кошаки Воскресного Сан-Франа в невероятно прекрасном аккуратном спортивном прикиде, аж глаз вышибает, ботиночки, лацканы, галстучки, без галстуков, запонки — Они привезли с собой дудки в такси и в собственных машинах, заполонив Погребок чтобы на самом деле придать ему класса и джазу, негритянский народ который будет спасением Америки — Я это вижу поскольку последний раз когда я был в Погребке там было полно угрюмых белых ждущих повода вокруг бессвязного сейшака чтобы завязать драку и в конце концов они ее начали, а мой парень Рэйни которого вырубил когда тот смотрел в другую сторону здоровенный амбал грубый 250-фунтовый моряк знаменитый тем что нажрался вместе с Диланом Томасом и Джимми-Греком в Нью-Йорке — Теперь же все слишком четко чтобы начаться драке, теперь джаз, все это место просто ревет, все красивые девчонки тут, одна безумная брюнетка возле бара пьяная со своими мальчишками — Одна странная цыпочка которую я откуда-то помню, в простой юбке с карманами, засунула в них руки, короткая стрижка, ссутулившись, разговаривает со всеми — Взад-вперед по лестнице ходят и ходят — Бармены регулярная бригада Джека, а совершенно райский барабанщик который поглядывает в небо голубыми глазами, с бородой, воет аж пивные пробки от бутылок отскакивают и наяривает по кассовому аппарату и все происходит в этом бите — Это битовое поколение, оно b'eat, [8] блаженно (фр.) ему нужно поддерживать этот бит, бит сердца, оно бито и кинуто в мире и как стародавне подло и как в древних цивилизациях рабы на галерах гребут под бит и слуги вертят гончарный круг под бит — Вот лица! Ни одно не сравнится с лицом Джека Мингера который сейчас стоит на эстраде с цветным трубачом который дико передувает его напрочь и Диззи но лицо Джека обращено над всеми головами и дымом — У него такое лицо какое похоже на всех кого знал и видел на улице в своем поколении, милое лицо — Трудно описать — печальные глаза, жестокие губы, блеск ожиданья, покачивается в такт биту, высокий величественный — ждет перед аптекой — Лицо как у Хака в Нью-Йорке (Хак которого вы увидите на Таймс-Сквер, сонного и настороженного, сладко-печального, темного, битого, только что из тюряги, мученика, истерзанного тротуарами, изголодавшегося по сексу и товариществу, открытого чему угодно, готового знакомить с новыми мирами пожав плечами) — Здоровому цветному тенору с большим тоном хотелось бы выдуть Сонни Ститтса начисто из таверн Канзас-Сити, ясные, тяжелые, несколько скучные и немузыкальные идеи которые однако никогда не оставляют музыки, всегда там, вдалеке, гармония слишком сложная для разношерстной бичарни (понимания музыки) собравшейся здесь — но музыканты-то слышат — Барабанщик сенсационный 12-летний негритенок которому не позволено пить но играть он может, неимоверно, маленькое изящное дитё Майлза Дэйвиса, как первые поклонники Фэтса Наварро которых бывало видали в Испанском Гарлеме, хеповые, маленькие — он громыхает за барабанами с таким битом который негр-знаток в берете стоящий поблизости характеризует мне как "баснословный бит" — За пианино Блондинчик Билл, сгодится для завода любой команды — Джек Мингер дует на всех и над собственной головой вместе с этими ангелами из Филлмора, я по нему подрубаюсь — Это клево -