Эдуард Тополь - Русская дива

Но что за странный гул вдруг заполнил его голову? Что за пелена возникла вдруг перед глазами? Почему так колотится сердце? Господи, сейчас у него лопнет череп!..

— Эй, вам плохо? — донесся до него, как сквозь стекло аквариума, голос соседа-инвалида.

— Нет, ничего… — вяло произнес Рубинчик, откинулся головой на спинку кресла и слабой рукой провел по лбу. Ладонь стала мокрой от крупных капель холодного пота.

— Это бывает. С непривычки. От резкого снижения… — покровительственно сказал сосед.

«Со мной не бывает», — подумал Рубинчик, но вымолвить вслух даже эти слова у него вдруг не стало сил. Голова разламывалась, как шар, переполненный раскаленной кровью.

— Сейчас она леденцы принесет. Забыла, наверно, — сказал сосед. — Ага! Вон идет! Наташа, сюда!

Действительно, в проходе показалась Наташа с подносом леденцов, которыми при взлете и посадке пассажиры спасаются от давления на ушные перепонки.

— Сюда, Наташа! — снова позвал сосед.

Наташа подошла, увидела побелевшее лицо Рубинчика и испугалась:

— Ой, что с вами? — и растерянно оглянулась: — Ему плохо! Доктора…

Но никакого доктора не было, конечно, в самолете, а инвалид-сосед успокоил ее командирским тоном бывалого пассажира:

— Спокойно! Ничего страшного. Принеси воды. И, если есть, нашатырь из аптечки.

Наташа заполошно убежала и тут же вернулась с водой, нашатырем и подушкой и стала хлопотать над Рубинчиком так, словно была влюблена в него всю жизнь. Ее тонкие прохладные пальцы расстегнули его рубашку, ее узенькая ладошка поддерживала его голову, когда он пил из стакана, а ее испуганные глазки были совсем рядом с его глазами, когда он стал приходить в себя.

— Вам лучше? Что вам еще дать? — спрашивала она с такой тревогой, словно от этого зависела вся ее карьера стюардессы. Тут самолет, разворачиваясь над Киевом, вдруг столь круто лег на другое крыло, что Наташа просто рухнула на колени к Рубинчику.

— Вот теперь ему совсем хорошо! — сказал сосед-инвалид, и Рубинчик слабо улыбнулся — ему действительно становилось все лучше по мере того, как самолет, удаляясь от Киева, снижался к загородному аэропорту.

Игнат Дзюба, собственный корреспондент «Рабочей газеты» по Украине, встретил Рубинчика в аэропорту. Игнат был типичным украинцем — крупный, ширококостный здоровяк с пепельным чубом, густыми усами и в вышитой украинской рубашке.

— Ты вчера перепил, наверно! — кричал он Рубинчику, ведя в город свой оглушительно ревущий мотоцикл с коляской. — Поэтому к ткачихам сегодня не едем! Завтра!

— Да нет, я не пил, — вяло отвечал Рубинчик, трясясь в подпрыгивающей коляске.

— Чего? — наклонялся к нему Игнат.

— Я уже в порядке! — негромко крикнул Рубинчик.

— Сиди! «В порядке!» Посмотри на себя!

Но посмотреть на себя Рубинчику было некуда. К тому же встречный ветер плотно, как парус, бил ему в лицо смесью речной прохлады, запахов летних садов и бензиновой гари от проносящихся мимо грузовиков. А взгляд невольно натыкался на торчащие вдоль дороги портреты Брежнева и гигантские транспаранты с надписями по-русски и по-украински:

СЛАВА ЛЕОНИДУ ИЛЬИЧУ БРЕЖНЕВУ!

ДОЛГИЕ ЛЕТА ВОЖДЮ ВСЕХ НАРОДОВ!

ЧЕРЕЗ ДВА ГОДА УКРАИНА СТАНЕТ РЕСПУБЛИКОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОГО ТРУДА!

БЕЗГРАНИЧНАЯ ЛЮБОВЬ И ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ ЛЕОНИДУ ИЛЬИЧУ БРЕЖНЕВУ ЗА ЕГО ПОДВИГ ВО ИМЯ СЧАСТЬЯ ВСЕХ НАРОДОВ!

«Черт возьми, — вдруг подумал Рубинчик, цепко держась за ручку мотоциклетной коляски, как за луку конского седла, — даже во времена Навуходоносора не было такого откровенного жополижства! И в Римской империи никто не ставил вдоль дорог портретные памятники императорам, и даже в гробницах египетских фараонов на их истлевших хитонах нет золотых звезд Героев Труда. Вместо этих чванливых лозунгов и портретов Брежнева, натыканных по всей стране от Якутии до Балтики, можно построить сотню благоустроенных общежитий для ткачих. Но попробуй сказать об этом или написать в газете…»

Тут, миновав пригороды, шоссе выскочило на мост через Днепр.

— Первый в мире сварной мост! — гордо крикнул Рубинчику Игнат Дзюба. — Без единой заклепки!

Рубинчик не знал, чем сварка лучше заклепок и почему этим нужно гордиться. По мосту, как и по всем прочим мостам, которые ему пришлось видеть в жизни, мирно катили зелено-синие вагоны трамвая, цепочки машин и автобусов, а по краям вдоль перил шли по металлическому тротуару пешеходы и ехали велосипедисты. Пляжи под быками моста были пусты, а по синей глади реки с ревом летели три моторных катера и медленно плыла тяжелая баржа, груженная песком.

— Владимирская горка! — показал вперед Дзюба, его пепельные усы трепетали от ветра под черными мотоциклетными очками. — Левей смотри! Вниз, на Подол! Здесь нас крестили тыщу лет назад! А теперь направо, на излуку реки! Церкву видишь? Ольга заложила! Своими руками!

Рубинчик глянул на эту белую, с зеленым куполом и золотым крестом церковь, и вдруг новый, еще сильнее прежнего, грохот пульса и приступ сердцебиения заставил его закрыть глаза и выпустить поручень коляски.

— Эй! Ты чего? Иосиф! — испуганно закричал Дзюба, увидев, что Рубинчик клонится набок и выпадает из коляски. — Стой! Держись!

И так резко взял вправо, что идущие сзади машины возмущенно загудели. Но Дзюба, не обращая на них внимания, пристал к пешеходной дорожке.

— Иосиф!!!

Рубинчик мешком вывалился из мотоциклетной коляски. Дзюба, соскочив с седла, ухватил его под мышки, оттащил от дороги, уложил на сварные плиты моста и замахал руками проезжающим мимо машинам:

— Стой! «Скорую»! Стойте! «Скорую»!

Мимо на полной скорости пронесся серый микроавтобус с надписью «Ремонтная» и остановился метрах в ста впереди, но никто из этой машины не вышел, и Дзюба, матюком чертыхнувшись, стал махать другим машинам.

А Рубинчик, лежа ничком на металлическом тротуаре и распахнув руки, цепко, словно в предсмертной судороге, держался за этот первый в мире сварной, без единой заклепки мост, который гудел и трепетал, как мембрана, словно по нему катили не машины и трамваи, а орда конных лав. Чувствуя, что не то кто-то выдавливает его из этого мира в иное, потустороннее пространство, не то он сам падает, падает, падает с моста в воду и сейчас пульс разорвет ему вены, а кровь брызнет из лопающегося от боли затылка, Рубинчик только этим усилием, только этими пальцами, ухватившимися за какое-то ребро моста, еще удерживал себя от того, чтобы провалиться в полное небытие.

Тем временем Дзюба, отчаявшись остановить летящий мимо транспорт, выскочил на проезжую часть под колеса какого-то грузовика и закричал водителю:

— В «Скорую» позвони, друг! Будь человеком!

— Напьются и валяются, бля! Даже на мостах… — проворчал водитель, объехал Дзюбу и укатил прочь.