Эдуард Тополь - Русская дива

Первый заместитель председателя КГБ СССР генерал-майор С. Цвигун

Москва, 17 августа 1978 г.

Резолюция:

Начальнику Отдела «Е» полковнику Барскому:

К НЕМЕДЛЕННОМУ ИСПОЛНЕНИЮ!

О ВЫПОЛНЕНИИ ДОКЛАДЫВАТЬ ЕЖЕДНЕВНО.

Начальник Пятого управления генерал Свиридов.

Барский вздохнул: конечно, Ясир Арафат летит в Москву из-за неожиданного предательства Анвара Садата, египетского президента, который месяц назад вдруг запретил коммунистическую партию, выслал из Египта всех советских советников и затеял прямые переговоры с Израилем. Но везет же жидам! Мерзавец Рубинчик даже не подозревает, что благодаря Ясиру Арафату он пробудет на свободе еще несколько дней.

Это была очередь за персиками. В гастрономе «Таганский» на Таганской площади. Самая заурядная очередь, каких сотни в Москве то тут, то там по случаю появления в продаже болгарских помидоров, финской обуви, турецкой халвы или кубинских бананов. Впрочем, летом этих очередей еще больше — за яблоками, огурцами, арбузами, картошкой, вишнями, клубникой и т. п. В расчете на эти авось подвернувшиеся по дороге фрукты и овощи люди не выходят из дому без плетеных сумок-«авосек», кошелок, портфелей. И всюду в Москве — в метро, в автобусах, в трамваях — эти емкости с дневной добычей…

А эта очередь была за персиками — крупными, крымскими, с ворсистой кожицей на подрумяненных южным солнцем боках. Рубинчик решил, что ему повезло: в очереди всего человек сорок, значит, стоять недолго, ну — полчаса. Зато в воскресенье, когда он поедет к детям в Люберцы, у них будет праздник.

— Вы последняя?

— Я, — не повернувшись, ответил какой-то русый женский затылок с волосами пучком и дужками очков за ушами.

— По сколько дают?

— По три кило, — буркнул затылок, увлеченный каким-то чтением.

— В одни руки? — сострил Рубинчик, у него было хорошее настроение.

Затылок в недоумении повернулся, и, как только Рубинчик увидел это лицо, жаркий, как сполох, удар крови по венам буквально прервал его дыхание. Словно он случайно взялся рукой за высоковольтный провод.

«Бежать! — тут же подумал он. — Немедленно бежать! Это опять ловушка!»

Но какая-то странная сила и остатки здравого смысла удержали его на месте. Спокойно, Иосиф. Нельзя быть таким паникером и трусом. КГБ не может расставить русских див во всех московских очередях или знать, что именно сейчас, в 9.27 утра, по дороге из котельной в штаб-квартиру Инессы Бродник, он углядит из своего «Москвича» людей, выходящих из гастронома с персиками, и решит купить детям пару кило. К тому же в Москве и нет настоящих, исконных русских див, эта наверняка провинциалка. Хотя, черт его знает, ведь раньше, когда он работал в редакции, у него не было и минуты увидеть в Москве не то что девичье лицо или фигурку, но даже перемену погоды.

Зато теперь у него уйма свободного времени. Неля уехала с детьми из удушающей городской жары в Люберцы, к своим родителям, и он впервые живет жизнью настоящего писателя: утром в квартире Инессы Бродник пару часов редактирует сухие сводки борьбы евреев за право на эмиграцию из СССР, потом спит до вечера, а ночью в котельной пишет книгу об исходе евреев из России. Книгу, которая станет в один ряд с «Архипелагом» Солженицына и «Доктором Живаго» Пастернака.

Что она читает?

Впрочем, нет, он не станет еще раз испытывать судьбу — обжегшись на молоке, дуют на воду.

А читает она Валишевского, он узнал с первого взгляда на корешок переплета. Польско-французский историк Казимир Валишевский, «Петр Великий», 1912 год издания. С тех пор Валишевского никогда не издавали в России, и даже странно, где она могла взять эту редкую книгу. Черт возьми, почему эта очередь абсолютно не движется? За ним заняли уже больше десяти человек, а он не продвинулся ни на шаг и даже не перешагнул порога магазина!

Девушка перевернула страницу, и он успел заметить через ее плечо название главки: «Женщина». Интересно, он еще помнит хоть что-нибудь из Валишевского или забыл напрочь?

Рубинчик закрыл глаза, как он делал в детстве на школьных экзаменах. И тут же вся 101-я страница с главой о роли женщин в жизни Петра Великого возникла перед ним, словно на столе в саратовской библиотеке, где он читал эту книгу пятнадцать лет назад.

— «Он слишком занят и слишком груб, чтобы сделать любовницу достойной своего имени или даже подходящею женой,

— процитировал Рубинчик. –

Он устанавливает цену на ласки, расточаемые петербургскими прелестницами солдатам, по одной копейке за три поцелуя, он платит Екатерине, будущей императрице, после каждого свидания один дукат…»

Девушка в недоумении повернулась, и теперь он увидел ее глаза. Это были отстраненно-холодные зелено-синие глаза, увеличенные круглыми линзами очков.

— Что вы сказали? — спросила она негромким грудным голосом.

— Нет, ничего… — слабо выдохнул он, чувствуя, что у него снова, как недавно в Киеве, начинает гудеть в затылке.

Она отвернулась, заглянула в книгу и вновь обратилась к нему.

— Неужели вы знаете наизусть Валишевского? — И вдруг улыбнулась: — Вы, наверно, подсмотрели? Правда?

Ей было не меньше семнадцати, но у нее была такая детская, открытая и доверительная улыбка, как у ребенка, впервые попавшего в цирк и готового к любому чуду. И от этого ее перехода из замкнутой отстраненности к открытой и детской непосредственности у Рубинчика сразу стало просто, покойно и освежающе радостно на душе. Словно он летел в пропасть, в горящую магму, а упал в теплое и знакомое озеро, вынырнул и, перехватив воздух, поплыл легко, уверенно, красиво.

— Конечно, подсмотрел, — признался он. И продолжил, глядя ей прямо в глаза:

«В любви для него нет ни удовлетворения достоинствами женщины, ни своими собственными, и ему слишком недостает выдержки, чтобы удовлетвориться благопристойностью».

— Еще?

— Да! — попросила она.

— Пожалуйста.

«Взгляните, например, на следующий рассказ, переданный бароном Пельницем относительно пребывания государя в Магдебурге в 1717 году. Так как король прусский приказал, чтобы Петру оказывались всевозможные почести, то различные государственные учреждения в полном составе являлись засвидетельствовать ему уважение. Граф де Коччерджи, брат великого канцлера, явившись поздравить Петра во главе депутации от Регентства, нашел его в объятиях двух русских дам, что он и продолжал делать, пока к нему обращались с речью. А в Берлине, при встрече с герцогиней Мекленбургской, его племянницей, царь подбежал прямо к принцессе, нежно ее обнял и повел в отдельную комнату, где, не заперев дверей и не обращая внимания на оставшихся в передней, даже на герцога Мекленбургского, он повел себя так, как бы желая показать, что ничто не может утешить его страсть…»