Светлана Борминская - Дом золотой

– Ах, ты!.. – ловила меня за пятку тетя Маруся, когда я налаживалась бежать.

– Караул! – вскакивала я с кровати, только пух летел.

– Во! Вспрыгнула! Сама же говорила вчерась, разбуди меня, тетя Марья Михайловна, – пятилась к двери тетя Маруся. – Умывайся давай, я воды нагрела.

А из кухни улыбался кот, а в печурке скворчали оладушки из ржаной муки, зато с корицею.

– Тетечка Марусечка! – ковыляла я к умывальнику, переделанному из самовара.

– О, как, о, как! – слышалось от печки.

Жизнь таяла, как мартовский лед, так вот, про чепуху…

– Иду я, Файка, уши назад, – ушами тетя Маруся называла свой платок, повязанный по-заячьи, – и вижу – твоя-то, твоя чего с генералом вытворяет!

– Какая моя? – хваталась за трясущиеся щечки Фаина Александровна. – Забодала, чо ль, кого?!

– Как же, я не про корову твою, корова твоя золотая. Я про эту, ну как ее? А-а-а?..

– Чего? – садилась обратно на стул тетя Фая, чувствуя, что опять Маруська будет славить ее кошку. А про Тишку слышать Фаине было очень больно, ну, как про дочку, которая ушла и забыла свою старую мать.

– Маруся, ну кончи меня пытать!

Маруся давилась последним словом и все-таки напоследок выплевывала:

– А-а-а, тебе не нравится, а котику моему каково?

– Ну, разве я виновата? Она и ко мне не приходит, живет у генерала, Тиша моя.

– Ты б ее побила и в подпол на месяц!

– Не могу, пусть где хочет, там и живет, – отворачивалась от Подковыркиной Фаина. – Хотя, конечно, плохо, меня Тишка сколько раз будила. Я закрою рано вьюшку и спать, а в печи головня. Тиша вспрыгнет на кровать и лапой мне в глаз раз-раз!.. Если б не кошка, угорела еще в ту зиму.

– Да? – не верила Маруся. – Ну что, пойдем сегодня за кошкой твоей?

– Давай завтра, – подумав, решала тетя Фая. – Тиша на той неделе сама приходила котят проведывать, поела сметаны и снова ушла.

– Да ты ее еще сметаной кормишь! – багровела от шеи до волос Маруся и нос ее с каплей на конце. – О-о-о!

– Кончи, Маруся! – охала тетя Фаина.

– Подруге своей, – Маруся показывала большим правым пальцем на свою грудь и повторяла, – подруге своей сметаны не намазываешь, а изменщице-кошке, значит?..

– Возьми в сенях на полке, – подумав, разрешала Фаина Александровна, – баночку с краю, но не ту, а другую… ты поняла?

– Я-то все поняла, – цедила Маруся.

Котята спали на подоконнике и мурчали во сне.

– Не хрундучите, – походя, говорила им тетя Фаина. – Ну и чего ты там видела-то?

Маруся – грудь вперед – сидела на высоком венском стуле посередь комнаты и глядела, не мигая, в телевизор.

На экране показывали «мыло».

– Ой, Фай, опять сношаются! – закрыла «ухом» полглаза тетя Маруся, сама продолжая глядеть. – Не смотри, Фай, до чего срамотно! Жопы нараспашку, грудя висят, гляди – вымя-то у ней больше, чем у твоей коровы! А мужик-то! Во, старается! Ой, Фай, прости, я забыла, ты ж у нас деушка… Фай, неужто ты у нас деушкой и помрешь? – начинала хихикать тетя Маруся, котята будились и смотрели недовольно на двух бабок.

– А вы, предательские дети, – одергивала Маруся не в меру умных котят, серого в полоску и сливочного. – Лучше скажите своей матери, чтоб с генералом не жила!

– Чего ты городишь? – отрывалась от экрана Фаина Александровна.

– А то! Сегодня иду по улице, и едет на машине генерал Эдик… как его фамилия-то?

– И что? Что?..

– Не перебивай! Как его фамилия-то?

– Да какая разница?

– Нет, ты скажи, – уперлась Маруся.

– Ну… Скелетов, – сморщив все морщинки, вспоминала-вспоминала и наконец вспомнила тетя Фаина.

– Вот и то-то, что Скелетов… Едет он, значит… А кот-то его пропал, помнишь, они кота привозили?

– Ну?

– Пропал! Может, они из котов заливное варят? – очень серьезно спросила тетя Маруся и застыла с высунутым языком.

– Ой! – тетя Фая даже плюнула.

– Нет? Да? Ну ладно, – согласилась тогда Маруся. – Так вот, едет он, едет…

– Уже три раза сказала, – в сердцах выговорила ей тетя Фая.

– А его встречает, угадай, кто?

– Генеральша Люба, кто ж еще, – пожала плечами Фаина.

– Как же, – издевательски пропела Маруся. – Как же! Солдатик ворота распахнул, а с крыльца бежит твоя стерва-кошка и вопит благим матом: милый, дорогой приехал! Умираю, не могу! Люблю! Возьми меня за душу – я вся твоя! – с мяуканьем и рожами показала ту сцену тетя Маруся и, закрыв рот, посмотрела на Фаину.

– Чего ты несешь? Она по-человечески только одно слово знает, – покачала головой тетя Фаина и произнесла: – угаррр!

– Какой такой угар?

– Угар! Когда меня Тишка угорелую будила и лапой по глазу стукнула, она мяукнула: «Угар! Угар!»

– Ага?

– А ты не ври!

– Нет, ты не ври!

– Нет, ты!

– А чего ты еще видела? – посмотрев телевизор и немного успокоившись, спросила опять тетя Фаина.

– А ты все равно не веришь, – не сразу ответила Маруся.

– А-а, – начала было Фаина, но осеклась. – Ну ладно, скажи?

– Ну ладно, скажу…

– А я сейчас чаю напьюся, ты будешь чаю, Марусь? Имею я право чаю попить?

– Имеешь, – кивнула тетя Маруся. – И я имею. Ты мне полную лей, чтоб жизнь моя была, как колобок! – поглядывая, как Фаина быстро собирает баранки, сахар в синей вазе, тарелку с самодельным маслом и тащит за длинную ручку, обвязанную чулком, прокопченный чайник с печки.

– Так вот, а Эдик-генерал-Скелетов-то вышел из машины и твою кошку на руки хвать! И ну ее к сердцу жать и приговаривать!..

– Чего? – спросила Фаина.

– Приговаривать, – повторила громче тетя Маруся.

– А чего?

– А вот этого я не слыхала. Бурчал он что-то, а морда у него, Фай, до чего же старая, и шрам на лбу заштопанный, хоть и генерал, говорят, и одет, как положено, а невидный он мужик… Не тигр.

– Да не очень он страшный-то и шрамик на лбу небольшой, синенький весь такой, – пробуя из блюдца чай, молвила тетя Фаина. – А дальше что?

– А то, Фая, ворота закрылись, и что уже за воротами было, я не видела, врать не буду, – сказала тетя Маруся и замолчала, прихлебывая. – А только, Фаина, любовь у них!

– У кого? – хмыкнула Фая.

– А все видят. Вся улица!

– Одна ты, одна ты! – зачастила тетя Фая. – Кончи, Маша, меня позорить! Кончи!

– А зачем ты меня Машей назвала? – побелела тетя Маруся и отставила наполовину выпитую чашку и отложила сахарок, а бараночку положила в карман на фартуке.

– Ну, Маруся ты, Маруся! Какая любовь? Что ты? Зачем на мою кошку наговариваешь? Она же мне не чужая!

– Да? А тебе правда глаза колет! – стояла на своем Подковыркина.

– Ты хоть подумай об своих словах, – тихо сказала Фаина и посмотрела горько-горько.

– Да?

– Да.

– Эх! Не могу, – собрала все мысли прямо на лице Маруся. – А вот ты, Файка, к примеру, часто ли чужих котов к сердцу прижимаешь?

– Зачем мне чужие коты? Мань, ты што? – удивилась Фаина.