Михаил Евстафьев - В двух шагах от рая

На мангале зашипело. Вспыхнул огонь, и пока азербайджанец спохватился, и подбежал с кружкой воды, шашлык покрылся черной коркой.

…жуткий сладковатый запах… сгоревших заживо людей!..

Шарагин выплюнул мясо из рта.

…как остатки сгоревших в вертушке, обугленные,

усохшие от огня трупы… и Епимахов сгорел в той вертушке!..

Запах горелого шашлыка зарывался в ноздри, вызывая рвоту.

Он толкался, его толкали, он падал, вставал и несся дальше, как можно дальше от воспоминаний, хотя бегством спастись от них было все равно невозможно, воспоминания неслись туда же, куда бежал он сам.

…поля под вертолетами, как клетки шахматной доски, которые зачем-

то сдвинули с мест, нарушив, таким образом, четкий порядок, лоскутки

зазеленели, тень вертушки прыгает по земле, скачет, то увеличиваясь

в размерах, то уменьшаясь, кишлак, виноградники, речка, вертушка

потянула вверх, набирает высоту, забираясь в предгорья…

На пустыре споткнулся о какие-то доски, повалился. Его рвало, выворачивало всего наизнанку, а перед глазами, как повтор очередной того жуткого дня, стояли обуглившиеся до неузнаваемости человеческие тела, разбросанные в дымящихся остатках вертолета. И в который раз увидел Шарагин, как падает «восьмерка»,

…большой зеленый головастик…

только секунду назад летевшая параллельным курсом, такая грозная, изготовившаяся к бою,

…а срезали налету ракетой, точно утку на зорьке поджидали…

…факел! я видел взрыв и факел, и духи отрезали нас огнем… мы не

могли сесть, мы не могли их спасти!..

а в ней – столь разные и сильные характеры людские, которые вдруг сделались игрушкой в руках судьбы,

…это потому, что ты забыл свой дневник в комнате, Епимахов, ты

всегда говорил, что если дневник с тобой, ничего не случится, дневник

был твоим талисманом, а ты забыл его тем утром под подушкой!..

не устояли перед ее замыслом, и до последнего мгновения, конечно же, надеялись на чудо, пока их надежды не оборвали взрыв и огонь.

…огонь во мне… душа сгорает!.. сгорает, как вертушка с

Епимаховым!.. пшик и ничего не осталось! так же просто, как облитая

бензином мышь…

Все надломилось внутри! Все выпотрошили, вывалили наружу.

И крик души, крик умирающего сердца рвался наружу, истошный крик отчаяния. Так бывало разрывались воплями раненые, и все нутро вытягивалось в струнку, все леденело в тебе. Такие крики не только надолго травмировали не обстрелянных бойцов, но и бывалых солдат пронимали.

Кучевые облака с синими подбрюшинами ветер угнал. Как будто кто-то заменил в театре декорации, и растянул по небу и покрыл весь город серым покрывалом, из которого вскоре заморосил дождь.

…он сгорел в огне… и душа его, очищенная огнем, не томилась в

ожидании…

…как моя…

…а сразу, видать, вошла в рай… если только ему отпустились все

грехи…

…кто знает…

Над ним склонились двое подростков, один из них стягивал с руки Шарагина часы.

– «Сейка». Настоящая! Пьянь, все равно пропьет.

Шарагин напряг кулак, расстегнутый браслет застрял на запястье:

– Не тронь! Не твои.

– А, проснулся алкаш! Ничего, мы тебе добавим наркоза!

Били беспощадно, били ботинками по голове, которую он исхитрился закрыть руками от первых ударов, били в живот и в пах, и предательски со спины, по почкам, по позвоночнику. Он мычал от дикой боли, и слезы смешивались с каплями усиливающегося дождя, перераставшего в затяжной ливень.

Небеса разверзлись.

…небо смилостивилось… небо ближе сделалось… небо простило…

Нет, не было никакого неба! И дождя не было! Не дождь омывал усталое, разбитое, болезненное, страдающее тело его.

…в морге окатили из ведра… труп…

Нет, он еще не умер! Он по-прежнему находился в Афгане, запрокинув голову, раненый, падал на спину, захлебывался кровью.

Только небо изменилось в цвете, сгустилось от боли, и, когда терял он сознание, почудилось, будто плывет в небе самолет, и не разобрать только было, падает ли самолет в штопоре с небес, или устремляется ввысь, выше и выше, дальше, за облака, чтобы упрятаться в хмурых дождевых складках.

…что это было? я искал встречи с Богом? зачем? ждал ответа?

упрека? жалости Всевышнего? разъяснений? подсказки: как быть и

что – дальше? ждал приговора?..

… пережитые обиды и оскорбленья, надрывы душевные, поймет ли?

зачтет ли? канувших в неизвестность, усланных на чужбину солдат,

благословит ли, помянет? вымолить хотя бы прощенья тем, кого не

оглушила смерть, кому вспоминаться будет годами еще по ночам

Афган…

– Господи по-ми-и-луй!

…ведомо ли ему о подлости, несправедливости, о подвигах, об

изменах, предательстве, о дружбе?..

Шарагин сорвался, падал, почти как воздушный гимнаст в цирке, не дотянувший до протянутых цепких рук напарника, – но того хоть подстраховывали – в сетку плюхнулся циркач, красиво отпружинил, поклонился публике, наверх легко взобрался, и снова полет с кручениями, и в этот раз удачный и рукоплещет зал!

Падал же Шарагин в пропасть. И удар был болезненным. И боль раздробила на кусочки, забила сознание густым монотонным и вязким илом, утягивала в черную дыру, сводила с ума, он захлебывался от боли; боль подминала под себя, поглощала; и скоро оторвала его от настоящего, захлопнула окно в прошлое, вырвала, выгнала из него воспоминания; адская, бесконечная боль завладела им навсегда.

…боль – это я, я – это боль… она побеждает, она сильней меня… она

больше меня… она везде… ЭТО НЕ ТЫ ГОВОРИШЬ, ШАРАГИН, ЭТО

ГОВОРЮ Я, БОЛЬ! ТЫ – НИЧТО, ПО СРАВНЕНИЮ СО МНОЙ, Я –

ВСЁ!..

…не разлей вода, самые близкие из друзей, что остались в

живых…

Сидели на дне рождении Женьки Чистякова; сидели на стульях и табуретках, и на диване под картиной «Охотники на привале»; сидели с женами, и взад-вперед, перебивая разговоры взрослых, бегали дети – Настюша,

…я так скучал без тебя…

и сын Женьки – Васька, любимец и баловень отца.

…дети повторяют за взрослыми… он же ведь не виноват, что

взрослые говорят всякую чушь…

Васька выбежал из комнаты, и вернулся с зеленым пластмассовым автоматом в руках, который, когда паренек нажимал на курок и направлял поочередно на всех гостей, будто хотел всех покосить очередью, издавал трескающие звуки, все равно что и на самом деле стрелял, и гости смеялись в ответ над детскими выходками.

…когда-нибудь наша страна, мы все, наконец, разучимся