Михаил Евстафьев - В двух шагах от рая

– Так точно.

Про дворец Амина ходили разные слухи. И девятая рота из Витебской дивизии вроде как участвовала в штурме, и КГБэшники якобы присылали спецгруппу.

Разлили остатки спирта, чокнулись: «ну, будем», выдохнули почти одновременно, запрокинув головы, влили в себя, занюхали черным хлебом.

– Я в «мусульманском батальоне» служил, – продолжил после паузы капитан. – Слышал такое название?

– Слышал, – соврал Моргульцев. Решил не расспрашивать, что это за странное название. Какая-то спецчасть, наверняка. – И самого Амина видел?

– Видел… только мертвым…

–?..

Собеседник замолчал, взвешивая все за и против.

– Он лежал на полу в майке, в одних трусах, на груди в районе сердца было большое красное пятно. Надо было убедиться, что он мертв. Потянули за левую руку, а она оторвалась…

Моргульцева пот прошиб. «Зачем он мне это рассказывает? Зачем я ему про тюрьму брякнул? Молчать надо было, молчать!»

Уснуть не смог, слова капитана из «мусульманского батальона» вселяли тревогу:

– Страшно было. И во время штурма, мы ведь прямо как на ладони у них были, стреляй – не хочу, чудом прорвались, и особенно потом, когда поняли, что произошло. Как-никак, главу государства устранили! Посадили нас в самолет, думали, не долетим. Кто из знает?.. Казалось, что теперь свои же могут отравить. Зачем оставлять свидетелей? Расформировали нас, разослали по разным частям…

За завтраком трещала голова, глаза слипались. Моргульцев поздоровался с капитаном, а тот отвернулся, сделал вид, что незнаком. «Наболтал лишнего!» Пообещал тогда себе Моргульцев, что молчать отныне будет. Нечего гордиться, нечего про тюрьму бахвалиться!

За Пули Чархи представили Моргульцева к ордену «Красного знамени». Старшего лейтенанта получил досрочно. Сыну третий год шел. И как будто кто сглазил! Повалилось все из рук, рассыпаться стала доселе ровно складывавшаяся жизнь, словно поднялся он на горку и не удержался, под откос покатился. Сперва жена ушла. Появился у нее кто-то, еще пока в Афгане служил Моргульцев. Не из части, гражданский, увез из Витебска.

Моргульцев запил, зачастили нарекания от комбата, служба радости не приносила, политотдел на психику давил, воспитывал. Он по молодости резким был, вспыльчивым, все больше посылал на три буквы, по морде заехать торопился, прежде чем подумать, кого посылаешь и кому кулаком нос разбиваешь. Вскоре ЧП на его голову приключилось: дедушки до полусмерти новичка забили.

Несколько лет ушло на то, чтобы все выправить. Женился второй раз, дочь родилась. Снова в Афган попросился.

Про семейные передряги ротный сослуживцам не рассказывал, но они и так знали. Кто развелся, кто вновь женился, у кого где дети остались – в армии ничего не скроешь.

В комнате Моргульцева висел рисунок сына от первого брака. Раз в месяц он писал ему короткие записки, отправлявшихся в отпуск офицеров просил зайти в Союзе на почту и отправить небольшую посылку с подарками. Мальчишка нарисовал самолеты-птицы, сбрасывающие бомбы-сосульки, горящие танки-букашки со свастикой на броне, на которые наступали танки с красными звездами, бегущих между взрывами бомб человечков с автоматами. В правом углу сын написал печатными буквами: «Это я сам рисовал папа пришли мне пажалуста жвачку»…

Дни летели незаметно, скапливались в недели, месяцы. Рейды, боевые, ранения и смерть офицеров и солдат – он подстраивался под афганский ритм, превращавший каждую оборвавшуюся судьбу в нечто прозаичное; смерть бывала нелепой, трагичной, героической, но более не ужасала Шарагина, как раньше, в первые месяцы; смерть стала делом обыденным, воспринималась как одно из условий войны.

Шарагин выловил в стакане водки две новые звездочки, когда обмывал очередное звание – старший лейтенант. Оформили наградной. Подписал бумагу Моргульцев, взглянул лукаво и как-то между прочим, поинтересовался:

– Любишь потных женщин и теплую водку?

– Смеешься?!

– Значит в отпуск пойдешь зимой!

– Как зимой? – расстроился Шарагин. – Да ты что!

– Надо же кого-то отправлять.

– Но меня-то за что?!

– Зебрев уже был. Епимахову – рано. Пусть втягивается. Значит, тебе остается ехать. Твоя очередь.

– Давай, может, потом, а? Ближе к весне?!

– Потом будет суп с котом, бляха-муха! Свободны, та-ва-рищ старший лейтенант!

– Тогда я завтра в город выбираюсь!

…как же без бакшышей-то домой? с пустыми руками?..

– Я об этом ничего не знаю, – перестраховался Моргульцев.

В Ташкенте, у воинской кассы, Шарагин разговорился с офицером в джинсовом костюме. Издалека увидел и сразу признал в нем афганца.

…такие «варенки» только в Афгане продаются… и по роже

видно – военный человек…

Как братья-близнецы смотрелись они с Шарагиным со стороны. Первые джинсы в своей жизни купил Олег.

Офицер на тот же рейс места надеялся достать. Потолкались, подождали, выцарапали билеты. Послушал его Шарагин и решил сделать невозможное: снять с книжки деньги и повести семью к морю.

Им с Леной предстояло столько наверстывать, все недосказанные в письмах чувства, волнения, нежность вдвоем заново пережить. Так лучше у моря, чем в родительской квартире. А после моря можно и родню навестить, с родителями недельку-другую пожить, с дедом порыбачить. Полтора почти месяца – на все хватит время!

– Квартиру всегда найдете. В крайнем случае – комнату. Были б бабки! – обнадежил попутчик в джинсах, пока пили пиво.

Лена никогда не отдыхала на море. Впрочем, и он сам тоже. Настюха в своей жизни та вообще только на речку в деревне ходила.

– Море – это как сотни рек, – пытался объяснить Олег.

– Как две или как тли лечки?

– Больше, очень много речек. И другого берега никогда не видно.

Деньги летели и летели. Переплатил за билеты. Не сезон, никто на юг не летит, а билетов все равно нет!

…это только у нас такое возможно!..

В аэропорт на такси, из аэропорта на такси – благо набежали денежки за месяцы в Афгане. Двойной оклад все же. Раньше о таком и не мечтал!

…чего их жалеть, деньги-то? еще заработаю!..

Первый раз в жизни независимым человеком почувствовал.

…потому-то в Союзе много и не заработаешь… если у человека

много денег, так он же от общего порядка тут же отобьется…

Раньше подневольным, бесправным ощущал себя Олег.

…«я другой такой страны не знаю, – напевал однажды пьяный капитан

Моргульцев, – где так вольно… смирно и равняйсь!»

Деньги предоставляли мнимую свободу, возможность выбирать, вселяли уверенность.

В гостиницу, правда, их не поселили, сказали, мол, бронировать надо было заранее. Предложил тогда Шарагин взятку, и это не помогло. Неловко получилось у него, грубовато, никогда раньше не приходилось взятки давать, да, к тому же, уж больно принципиальная попалась администраторша, расфыркалась. Лена и Настя стояли у входа, робко заглядывали в вестибюль, дальше их не пускал швейцар.