Одри Ниффенеггер - Жена путешественника во времени

Когда Кендрик прекращает разговаривать, внезапно становятся слышны долетающие снаружи звуки.

– Генри? Вы меня слышали?

Выпрямляю спину и смотрю на него, как ученик, пойманный за дремотой на уроке. – Что? Нет.

– Я спросил, вы поняли? Почему это не получится?

– Что? Да. – Стараюсь собраться с мыслями. – Это не получится, потому что у меня хреновая иммунная система. И потому что я старый. И потому что слишком много генов задействовано.

– Правильно, – вздыхает Кендрик и тушит окурок в пепельнице, уже полной до краев. – Мне жаль.

Он облокачивается на спинку стула и сжимает нежные розовые руки на коленях. Я вспоминаю, как увидел его здесь, в кабинете, восемь лет назад. Мы оба были моложе и задорнее, уверенные в щедрости молекулярной генетики, готовые использовать науку, чтобы опровергнуть природу. Я думаю о том, как держал в руках мышь Кендрика, перемещавшуюся во времени, и о волне надежды, которую чувствовал тогда, глядя на своего маленького белого коллегу. Вспоминаю выражение лица Клэр, когда я сказал ей, что это не получится. Хотя она никогда особенно и не надеялась.

– А как насчет Альбы? – спрашиваю я, прочистив горло.

Кендрик скрещивает лодыжки и ерзает:

– Что насчет Альбы?

– А с ней получится?

– Мы никогда не узнаем, ведь так? Если только Клэр не изменит своего решения насчет того, чтобы я работал с ДНК Альбы. И мы оба прекрасно знаем, что Клэр ужасно боится генной терапии. Каждый раз, когда мы говорим об этом, она смотрит на меня, как будто я Йозеф Менгеле.

– Но если бы у вас было ДНК Альбы, мы смогли бы сделать мышей и выработать для нее препараты, чтобы, когда ей будет восемнадцать, она смогла их попробовать?

– Да.

– Даже если со мной ни хрена не выйдет, у Альбы будет шанс?

– Да.

– Отлично.

Встаю, потираю руки, отлепляю хлопчатобумажную рубашку от тех частей тела, где она прилипла теперь уже от холодного пота.

– Так мы и поступим.

КЛЭР: Я в мастерской, делаю волокна гампи. Это такая тонкая прозрачная бумага, сквозь нее можно смотреть; погружаю су-кетту в бак и вынимаю, оборачивая ее нежной тонкой глиной, пока не получается идеально ровный слой. Ставлю на край бака, чтобы высохла, и слышу, как Альба смеется, Альба бежит через сад, Альба кричит: «Мама! Смотри, что мне папа принес!» Она врывается в дверь и с топотом несется ко мне, за ней идет Генри, он более спокоен. Смотрю на ее ножки и понимаю, откуда топот: красные башмачки.

– Они как у Дороти! – кричит Альба и отплясывает на полу чечетку. Поворачивается три раза на каблуках, но не исчезает. Конечно, она же уже дома. Я смеюсь. Генри выглядит очень довольным.

– Ты дошел до почты? – спрашиваю я его.

– Черт, – у него лицо вытягивается, – забыл. Прости. Завтра пойду, обязательно.

Альба кружится, Генри подходит к ней и останавливает:

– Не надо, Альба. Голова закружится.

– Мне нравится, когда кружится.

– Лучше не надо.

На Альбе футболка и шорты. На сгибе локтя прилеплен пластырь.

– Что у тебя с рукой? – спрашиваю я.

Вместо ответа она смотрит на Генри, и я тоже смотрю на него.

– Ничего,– отвечает он. – Она сосала кожу, и получился засос.

– Что такое засос? – спрашивает Альба.

Генри начинает объяснять, но я говорю:

– Зачем на засос налеплять пластырь?

– Не знаю, – отвечает он. – Она просто захотела.

У меня появляется нехорошее предчувствие. Назовите это шестым чувством матери, если хотите. Подхожу к Альбе и говорю:

– Давай посмотрим.

Она сгибает руку и прижимает к себе, закрывая второй рукой:

– Не снимай. Больно будет.

– Я осторожно. – Крепко хватаю ее за руку.

Альба начинает скулить, но я действую решительно. Медленно разгибаю ее руку, осторожно отлепляю пластырь. Красное место прокола в середине бордового синяка.

Альба говорит:

– Больно, не надо.

Я ее отпускаю. Она приклеивает пластырь обратно и смотрит на меня в ожидании.

– Альба, а ну-ка сбегай, позвони Кимми и спроси, не хочет ли она приехать на ужин?

Альба улыбается и выбегает из мастерской. Через минуту хлопает задняя дверь дома. Генри сидит за моим рисовальным столом, слегка покачиваясь вперед и назад на стуле. Смотрит на меня. Ждет, пока я что-нибудь скажу.

– Поверить не могу,– наконец произношу я.– Как ты мог?

– Мне пришлось,– отвечает Генри. Голос очень тихий. – Она… я не мог оставить ее по крайней мере без… Я хотел дать ей фору. Чтобы Кендрик мог работать, работать для ее блага, просто на всякий случай.

Подхожу к нему, стаскиваю галоши и резиновый фартук и склоняюсь над столом. Генри наклоняет голову, свет падает на его лицо, и я вижу морщины, пересекающие подбородок, вокруг рта, у глаз. Он еще больше похудел. Глаза ввалились и стали огромными.

– Клэр, я не сказал ей, зачем это. Ты сама скажешь, когда… придет время.

– Нет, – качаю я головой. – Позвони Кендрику и скажи, чтобы прекратил.

– Нет.

– Тогда я сама.

– Клэр, не надо…

– С собой, Генри, ты можешь делать все, что хочешь, но…

– Клэр!

Генри выдавливает мое имя сквозь стиснутые зубы.

– Что?

– Все кончено, ясно? Я кончен. Кендрик сказал, что ничего не может для меня сделать.

– Но…– Замираю, чтобы переварить то, что он сказал.– Но тогда… что случится?

– Не знаю,– качает головой Генри.– Возможно, то, что мы думали, и правда… случится. Но если случится это… я не могу оставить Альбу, не попытавшись… О Клэр, просто позволь мне это сделать для нее! Может, это не сработает, может, она никогда этим не воспользуется – может, ей понравится перемещаться во времени, может, она никогда не потеряется, не будет голодать, ее не будут арестовывать, преследовать, насиловать, избивать, но что, если ей это не понравится? Что, если она захочет быть нормальным ребенком? Клэр? О Клэр, не плачь…

Но я не могу остановиться, я стою и рыдаю в желтый резиновый фартук, и наконец Генри поднимается и обнимает меня.

– Клэр, это не значит, что это обязательно случится, – тихо говорит он. – Просто я хочу подстраховать ее. – Я чувствую его ребра через футболку. – Ты позволишь мне хоть это ей оставить?

Киваю, Генри целует меня в лоб.

– Спасибо, – говорит он, и я снова начинаю плакать.

ГЕНРИ: Теперь я знаю, какой будет конец.

Я окажусь в долине ранним осенним утром. Будет облачно и прохладно, на мне – черное шерстяное пальто, ботинки и перчатки. Это день, которого нет в списке. Клэр будет спать в своей теплой двухъярусной кровати. Ей – тринадцать лет.

Вдалеке выстрел рассечет сухой холодный воздух. Это сезон охоты на оленей. Где-то там люди в ярко-оранжевых костюмах будут сидеть, ждать, стрелять. Позднее станут пить пиво и есть сандвичи, которые им дали с собой жены.