Одри Ниффенеггер - Жена путешественника во времени

– Эй, – говорю я, внезапно вспомнив. – Куда ты исчез? Из родильной?

Генри смеется:

– Я надеялся, ты не заметила. Думал, что ты была так занята…

– Где ты был?

– Бродил посреди ночи вокруг своей начальной школы.

– Долго?

– О боже. Несколько часов. Начало рассветать, когда я вернулся. Там была зима, и отопление не работало. Сколько меня не было?

– Не уверена. Может, минут пять. Генри качает головой.

– Я был как сумасшедший. Потому что просто бросил тебя, и я бродил кругами, как тигр в клетке, по коридорам школы… и я так… я чувствовал так… – Генри улыбается. – Но ведь в итоге все в порядке?

– Все хорошо, что хорошо кончается, – смеюсь я.

– Воистину слова твои мудры.

Раздается негромкий стук в дверь, Генри кричит:

– Входите!

Входит Ричард и останавливается в нерешительности. Генри поворачивается и замирает:

– Папа… – Потом спрыгивает с кровати и говорит: – Заходи, садись.

Ричард принес цветы и маленького плюшевого медведя, которого Генри сажает к остальным на подоконник.

– Клэр,– говорит Ричард.– Я… тебя поздравляю.

Он придвигается ко мне.

– Эй, хочешь подержать ее? – тихо спрашивает Генри.

Ричард кивает, глядя на меня, ожидая согласия. Он выглядит так, будто не спал несколько суток. Рубашка мятая, от него пахнет потом и старым пивом, похоже на йод. Я улыбаюсь ему, хотя не думаю, что это хорошая мысль. Отдаю Генри Альбу, и он осторожно передает ее в неловкие руки Ричарда. Альба поворачивает круглое розовое лицо к лицу Ричарда, длинному, небритому, поворачивается к его груди и ищет сосок. Через секунду сдается, зевает и снова засыпает. Он улыбается. Я забыла, как улыбка меняет его лицо.

– Она красавица, – говорит он мне и потом Генри: – Она выглядит как твоя мама.

– Да,– кивает Генри.– Это твоя скрипачка.– Он улыбается. – Просто следующего поколения.

– Скрипачка? – Ричард смотрит на спящего ребенка: черные волосы, крошечные ручки, она крепко спит. Вряд ли кто-то меньше похож на скрипачку сейчас, чем Альба. – Скрипачка. – Он качает головой. – Откуда ты… А, неважно. Значит, ты скрипачка, так, малышка?

Альба высовывает кончик языка, и мы все смеемся.

– Ей понадобится учитель, когда подрастет, – говорю я.

– Учитель? Да… Вы ведь не отдадите ее этим идиотам Судзуки, а?

– Э,– кашляет Генри.– На самом деле мы надеялись, что, если у тебя не будет других дел, ты…

Ричард встает. Как приятно видеть, что он понял, осознал, что кому-то нужен, что только он сможет выучить внучку так, как надо.

– Я буду так рад, – говорит он, и будущее Альбы разворачивается перед ней, как красная дорожка, и уходит, насколько хватает глаз.

КЛЭР: Я просыпаюсь в шесть сорок три, Генри в постели нет, Альбы в кроватке тоже. Груди болят. Между ног болит. Все болит. Очень осторожно вылезаю из постели и иду в ванную. Медленно прохожу по коридору, через столовую. Генри сидит в гостиной на диване, с Альбой на коленях, не глядя на маленький черно-белый телевизор. Звук привернут. Альба спит. Я сажусь рядом с ним, Генри обнимает меня.

– Почему ты не спишь? – спрашиваю я. – Кажется, ты сказал, что еще пару часов поспишь.

На экране улыбается ведущий прогноза погоды и показывает на спутниковую картинку Среднего Запада.

– Не мог уснуть. Хотел послушать, что в мире творится, пока все хорошо.

– О! – Я прислоняюсь к плечу Генри и закрываю глаза.

Когда открываю их опять, заканчивается реклама сотовых телефонов и появляется реклама воды в бутылках. Генри передает мне Альбу и встает. Через минуту слышу, как он готовит завтрак. Альба просыпается, я расстегиваю рубашку и кормлю ее. Соски болят. Смотрю телевизор. Светловолосый журналист, ведущий репортаж с места событий, что-то говорит мне, улыбаясь. Он и другой журналист, женщина-азиатка, смеются и улыбаются мне. Здание мэрии, мэр Дэлей отвечает на вопросы. Дремлю. Альба сосет. Генри приносит поднос с яйцами, тостами и апельсиновым соком. Хочу кофе. Генри тактично выпил свой в кухне, но я чувствую его кофейное дыхание. Он ставит поднос на журнальный столик и кладет тарелку мне на колени. Ем яйца, пока Альба сосет. Генри выпивает желток с тостом. На экране дети катаются по траве, чтобы продемонстрировать эффективность какого-то моющего средства. Заканчиваем завтракать, и Альба заканчивает сосать. Вытираю ее отрыжку, Генри забирает посуду на кухню. Когда он возвращается, передаю ему ребенка и иду в ванную. Принимаю душ. Вода такая горячая, почти невыносимо, но для моего истерзанного тела это наслаждение. Вдыхаю пар, осторожно вытираю кожу, наношу бальзам на губы, груди, живот. Зеркало запотело, поэтому я не вижу себя. Расчесываю волосы. Надеваю домашние штаны и свитер. Я чувствую себя деформированной, опавшей. Генри сидит в гостиной, закрыв глаза, Альба сосет большой палец. Когда я сажусь на диван, Альба открывает глаза и издает мяукающий звук. Палец выпадает изо рта, и она выглядит озадаченной. По пустынному пейзажу едет джип. Генри выключил звук. Трет пальцами глаза. Я снова засыпаю.

Генри говорит:

– Просыпайся, Клэр.

Открываю глаза. Картинка на экране мечется из стороны в сторону. Белый горящий небоскреб. Самолет, как игрушечный, влетает во второй небоскреб. Взмывают беззвучные столбы пламени. Генри снова включает звук.

– Боже мой, – говорит голос в телевизоре. – Боже мой!

КЛЭР: Я рисую Альбу. Ей сейчас девять месяцев и пять дней. Она спит на спине, на маленьком голубом фланелевом одеяле, лежащем поверх желто-красного китайского коврика в гостиной. Только что она закончила сосать молоко. Груди у меня легкие, почти что пустые. Альба так крепко спит, что я, не волнуясь, выхожу через заднюю дверь и иду через сад в мастерскую.

Минуту я стою в дверях, вдыхая слегка затхлый запах заброшенной мастерской. Затем листаю файлы, нахожу листы цвета хурмы, которые выглядят как коровьи шкуры, беру несколько пастельных красок и другие приспособления, кульман и ухожу (с небольшим уколом сожаления) обратно в дом.

Дом очень тих. Генри на работе (я надеюсь), и я слышу, как в подвале отжимает белье стиральная машина. Гудит кондиционер. С Линкольн-авеню доносится приглушенный шум машин. Сажусь на коврик рядом с Альбой. Солнечная трапеция находится в нескольких дюймах от ее ступни. Через полчаса она до нее доползет.

Прикрепляю лист к кульману, раскладываю рядом с собой на коврике краски. Сидя с карандашом в руке, рассматриваю свою дочь.

Альба крепко спит. Грудная клетка поднимается и опускается медленно, и я слышу, что с каждым выдохом она немного всхрапывает. Интересно, ей не холодно? Мне здесь тепло, поздним июньским днем, а на Альбе только распашонка, и все. Она немного раскраснелась. Левая рука ритмично сжимается и разжимается. Может быть, ей снится музыка.