Татьяна Набатникова - День рождения кошки

— Ну и какие проблемы, этого добра кругом — как грязи!

— Где вы видите? Покажите хоть одного!

— Уж очень вы разборчивы.

Это утешало Ольгу Сергеевну: все-таки разборчивость — не самая худшая черта. Она гордилась своим превосходством над легкомысленной, если не сказать больше, Юлией Владимировной.

Это она еще мало про нее знала.

А в воскресенье Юлия Владимировна ждала прихода своего суженого. Сидела дома за компьютером, составляла очередной баланс и ждала: с минуты на минуту появится ее гость.

Звонок в дверь.

Она не сразу оторвалась от клавиатуры, что-то еще поспешно допечатала, а потом запоздало побежала к двери, держа наготове улыбку радости. Даже в глазок не посмотрела, настолько была уверена, что это он.

Отодвигает защелку с чувством вины, что заставила его ждать. Раскрывает дверь, нетерпеливо простирает руку и втягивает его внутрь, чтобы осыпать всеми просроченными нежностями.

И тут вдруг видит, что это не он, не тот, кого она ждала, а совсем другой.

Он смущен таким горячим приемом, но и обрадован, и готов отозваться, ее нечаянный посетитель. Она видит это, и вспышка новой радости далеко превосходит ту, что она приготовила: ведь перед ней — тот, кого она ждет всегда, кого будет ждать до скончания века, но кого ей так никогда и не дождаться.

И тут она понимает, что это сон, потому что только во сне сбываются столь чудесные подмены.

И на вершине счастья она просыпается от горя посреди душной июльской ночи, обливаясь слезами, разметавшись от жары поперек своей широкой одинокой кровати.

Мой мудрый друг Андрей говорит:

— В нашем возрасте, дорогая, — (великодушно объединяя нас в одну возрастную группу, хотя я лет на десять мудрее), — в нашем возрасте перемены даже к лучшему переносятся тяжело.

Мы старые друзья. Такие старые, что успели и повраждовать, но на последний день его рождения я, подумав, отправила ему телеграмму: «Дорогой Андрей, после двенадцати лет дружбы и вражды я вынуждена признать, что пуд соли, съеденный вместе, был сладок».

Мы работаем в одной фирме, но в разных городах, и видимся нечасто. Но он меня и по телефону чувствует. И без телефона.

— У тебя что-то случилось? Неприятности? Ты как-то напряжена.

Это он по делу позвонил.

Мне и вправду было дурно: не то чтобы тошнота, а — отторжение, неприятие действительности.

— Андрей, да мне просто некогда, меня тут человек ждет…

— Перезвони, когда будет возможность!

А человек ждал меня — я его в аэропорт провожала.

Наконец-то. Еле смогла дотерпеть, когда улетит — и я останусь сама по себе. Ведь в нашем возрасте перемены даже к лучшему…

Даже любящий взгляд — когда он неотрывный — роднит нас с инфузорией под микроскопом.

А тут еще и норов! Только вошел в комнату: «А вот эти сухие розы немедленно выбросить! Терпеть не могу сухие цветы!»

И я выбросила. Теперь стоит пустая ваза из синего стекла, ранит меня своей незавершенностью.

Три темные розы, я засушила их в синей вазе — и все пространство в углу было организовано этим натюрмортом. Я к нему привыкла.

Зачем выбросила!

Отступление от привычного рождает реакцию. Мы как бы подвешены в невесомости на растяжках, наша устойчивость — простой баланс тяг. Стоит сместиться — и вся система приходит в хаотическое движение.

Он ведь и приехал для того, чтобы водвориться в моей жизни, заполнив собой все щели моего — если не бытия, то быта.

Безупречный, достойнейший из всех, кого мне посылала судьба, он плавал со мной в бассейне, ходил со мной на рынок, мы готовили обед в четыре руки.

К тому времени как ему уехать, он уже так глубоко внедрился в мой быт, что его по закону Архимеда вытолкнуло оттуда, как пробку.

По мере того, как его самолет набирал высоту, мне становилось все легче и легче.

Позже я расставила все предметы по своим местам и сидела среди них — наслаждаясь одиночеством.

Конечно, я написала ему, что пустота синей вазы ранит меня.

Электронная почта оборачивается быстро, в тот же вечер он виновато ответил, что должен был заполнить пустоту живыми цветами.

Но он ошибся, мне нужны были не его живые цветы, а мои сухие розы.

В те же праздничные дни, когда я принимала гостя, мой старый друг Андрей поехал к морю с некоей дамой, достойной во всех отношениях. (Я остерегаюсь четких определений — «любимая женщина», «любовница», «подруга», — потому что в нашем с Андреем возрасте, когда даже статус жены размыт, эти определения не выдерживают проверки на точность. Разве что в сочетании «типа подруга»).

В первый день все было великолепно: прогулки, ужин, постель.

На второй день тоже было великолепно все — кроме постели.

На третий день внутреннее напряжение приобрело уже нездоровый характер — это стало ясно по тому, что от секса Андрей решительно отказался под предлогом сохранения пассионарной энергии, необходимой ему для предстоящих важных переговоров.

На четвертый день они отправились ужинать и ели форель с зеленью и нежнейшим картофельным пюре. Продукты были безукоризненной свежести, и единственное, что могло стать причиной всего последующего — белковый шок, как назвал это Андрей.

Главное — не ошибиться в названии. Название многое объясняет (если оно точное) или скрывает (если оно удачное).

Когда они вернулись в номер, его стало рвать.

Он избежал описания промежуточного состояния — тошноты. Он даже не произнес этого ключевого слова.

Его рвало до утра. Рвало пищей, потом питьем, потом желчью, потом кровью.

Бедную эту достойнейшую женщину он согнал с кровати, чтобы и духу ее не было рядом с ним, таким несчастным, больным, блюющим, вывернутым наизнанку. И она спала на полу калачиком, завернувшись в одеяло и подложив под голову корзинку для бумаг.

Наутро она уезжала поездом, и он проводил ее на вокзал. По мере того как расстояние между ними росло, ему становилось все лучше и лучше. К вечеру он на слабых подкашивающихся ногах отправился на прогулку обозревать окрестности и вернулся в гостиничный номер уже здоровым.

Все встало на свои места.

А моложе мы были приемистей, не такие чувствительные.

Есть у нас с Андреем третий, общий наш любимый друг. Он сдался еще раньше нас. Перестал бороться с тошнотой. Устранил все, что ее вызывает.

Проводив своего гостя на самолет и выбравшись из здания аэропорта, я первым делом набрала на мобильном заветный номер, к которому прибегаю гораздо реже, чем хотелось бы — только в самых крайних случаях.

— Мне необходимо тебя увидеть!

Он уступил с неохотой:

— Ну, приезжай.

— Буду через сорок минут!

Я гнала машину, боясь, что передумает и не откроет дверь. Так тоже бывало: согласится впустить, но когда приедешь — его уже якобы нет дома.