Олег Радзинский - Боги и лишние. неГероический эпос [litres]

Марк Найман всем устраивал Аню. Только любви не было.

Она вообще никого не любила. Даже дочек.

Аня всегда догадывалась о недолгих увлечениях мужа и не ревновала. Оттого что не боялась его потерять. Она была не против развода и даже думала как-то ему предложить – еще в Москве, но Марк перевез семью в Англию и стал появляться дома раз в неделю, а то и в две, и его отсутствие решило проблему: Аня видела его реже и могла притворяться любящей женой не каждый день. Аня Найман играла в Аню Найман – образцовую жену олигарха – уже давно, но не играть все-таки облегчало жизнь: можно хоть немного – недолго – побыть собой и не притворяться. Если бы Аня могла, она бы никогда ни для кого ничего не делала.

Роль Ани Найман украла ее настоящую жизнь, и Аня понимала, что пока живет с Марком, никогда не получит эту жизнь обратно. Девочки вырастут и уйдут из дома, но Марк собирался остаться с ней до конца. Она была на двадцать лет моложе и надеялась какое-то время пожить без него. Теперь эта надежда оказалась под угрозой.

Марк Найман собрался жить вечно. Вместе с ней.

Когда – шесть лет назад – Марк рассказал о проекте КВОРУМ, Аня не отнеслась к этому серьезно: одно из завихрений, у него такое случалось. Какие-то жулики пытаются вытащить из него большие деньги. У них получилось. Ей не было жаль денег. Она знала, что все равно остается невероятно много – много больше, чем она могла представить. Ане Найман столько не было нужно. Она не собиралась летать на трех самолетах одновременно и жить в пяти домах попеременно. Она просто хотела, чтобы ее оставили в покое и не заставляли притворяться Аней Найман. Чтобы все, абсолютно все, ушли из ее жизни и закрыли дверь.

Аня Найман хотела остаться одна в темной комнате собственной самости, которую она потеряла, когда в семнадцать лет встретила Марка. Он был ее шестой мужчина и самый лучший. Предыдущих пятерых она тоже не любила. И не любила своих родителей.

Аня никогда не задумывалась, почему она никого не любит – она знала наверняка: они были не она. Другие. Чужие. Оттого Аня Найман не могла их любить. И не старалась.

Английская весна – лучшее время года. Светло-розовые шары рододендронов вдоль садовых дорожек, огромные розы всех возможных цветов – от оранжевого до бледно-фиолетового – по периметру дома, и всплеск островков герани везде, где садовники нашли место. На поляне в каре ровно подстриженных зеленых кустов – белые и желтые колокольчики тюльпанов.

Ане хотелось смотреть и смотреть на цветы, и чтобы никого не было рядом, но рядом был Марк, и в саду, громко смеясь, бегали дочки. Чужие окружали ее, и нужно было играть в Аню Найман.

Они сидели на веранде их дома в графстве Суррей и пили любимое вино Марка – Квинтарелли Джузеппе Амароне. Вино отдавало неизвестными Ане фруктами и было слишком густым, но его любил Марк, и Аня притворялась, что ей тоже нравится. Она вообще не любила алкоголь. Аня Найман любила жидкий черный чай с липовым медом.

– Малыш, – Аня не выносила, когда он так ее звал, – в конце концов они разработали препарат. Представляешь?

Аня кивнула. Ей было все равно. На выкрашенный светло-светло-желтой краской барьер веранды села черная с оранжевыми просветами птица. Она покачала большим блестящим клювом, словно осуждала Аню за то, что та не может летать.

– Я привез с собой таблетки. Будем принимать по две в день, девочкам достаточно по одной. Полностью останавливает окисление клеток свободными радикалами. Представляешь? Будем жить вечно – ты и я. Вместе.

Аня начала слушать. В ее планы не входило жить вечно с Марком Найманом.

– Марик, как ты знаешь, что эти таблетки работают? А побочные эффекты? Ты готов рискнуть здоровьем девочек? Мало ли что…

Марк улыбнулся, потянулся в ее сторону и погладил по щеке. Аня ненавидела, когда он трогал ее лицо. Она прижалась к его ладони и поцеловала ее. Марк это любил: проявление ее нежности. И его востребованности.

– Малыш, мы испытывали этот препарат пять лет. Никаких побочных эффектов, только польза. Крысы живут много дольше своего срока.

– Срока чего?

– Срока жизни. Черные крысы живут в среднем всего год, а контрольная группа, на которой испытывали препарат, живет и живет. И такие же активные, как когда были крысятами.

Аня представила вечно живущих крыс. Она не хотела разделить с ними будущее. И не хотела разделить его с Марком.

– Хорошо, – сказала Аня. – Давай принимать. Если ты в это веришь.

– А ты не веришь?

– Я верю в тебя, – сказала Аня. Она знала, что Марк любит, когда она так говорит.

– Еще я привез подкожные инъекции. Там просто: набор шприцев с уже закачанным лекарством, тонкая пластиковая игла, вколол, надавил, и все. Раз в день, утром.

Аня решила не спрашивать, зачем. Марк ценил, что Аня не задает много вопросов.

– Эти инъекции сохраняют мышечный тонус. Будет как у двадцатилетней. Девочкам пока не нужно. Только нам.

Аня кивнула: будем вкалывать. Она знала, что Марк любит двадцатилетних.

Черная с оранжевым птица распахнула крылья и взлетела. Марк ее не заметил. Аня решила улететь вместе с ней.

Она не приняла ни одной таблетки. Не сделала ни одной инъекции. Аня Найман не хотела жить вечно. Или даже долго. Аня собиралась отбыть свою жизнь с Марком Найманом, как тюремный срок, и выйти на свободу. А он пусть живет.

Она всегда была ему верна.

Дорожка к морю – крупный гравий, мокрый после ночной росы, – сходила к пляжу, и Антон шел осторожно, чтобы не поскользнуться. Пляж был публичным, но о нем почти никто не знал: маленькая бухта, зажатая между скалами, с мелкой галькой и темным, вечно влажным песком. Так рано утром – чуть позже шести – на пляже никого не было, и чистая прозрачная вода расстилалась перед ним гладким обещанием освежающего холода. Перед входом в бухту чуть покачивались белые яхты с собранными парусами; их голые мачты пытались дотянуться до синего-синего неба, в котором медленно разгоралось бледное оранжевое солнце, готовясь двинуться вдоль берега на запад. Трудно было поверить, что в Москве еще лежит снег. Трудно было поверить, что есть Москва.

Туристы сюда не ходили: хоть и мелкая, а галька. Туристы, приезжавшие на Сен-Жан-Кап-Ферра, предпочитали пляжи Пассабль и Палома с их привезенным издалека и аккуратно насыпанным поверх камней белым песком, с их красивыми ресторанами и удобными лежаками, с их легко угадываемой публикой, много раз слышанной музыкой и дорогим алкоголем.

На маленьком безымянном пляже ничего этого не было: лишь мелкая галька и чистое море. Ничего больше Антону Кляйнбергу и не было нужно.

Апрель – холодная вода. Еще лучше. Антон положил полотенце у лениво колышущихся волн и огляделся: он был один. Даже летом, в сезон, мало кто приходил на этот пляж – редкие случайные люди. Летом чуть дальше от берега пловцов поджидали медузы. Они жалились, оставляя на теле красные пятна, которые горели и жгли кожу, и их нужно было мазать уксусом. Уксус пах кислым, и ожоги проходили долго, оставляя после себя память о неприятном. Сейчас медуз не было: холодно для медуз.