Лучия Деметриус - Избранное

По вечерам приходил Андрей, но не всегда. Иногда, уже дойдя до улицы с каштанами, в конце которой стоял дом Чобану, он неожиданно поворачивал и шел на другой конец города к своей Эмилии. Он знал, что Магда не обидится. Магда ждала его каждый вечер, но если он не появлялся, садилась за работу одна. Эмилия тоже ждала его каждый вечер, и если он не приходил, ложилась спать одна, а если он приходил слишком поздно, закончив работу с госпожой Чобану и проделав довольно долгую прогулку по тихим пустынным улицам, чтобы немного развеяться после целого вечера расчетов и вычислений, бывала рада его приходу. В таких случаях она даже не вставала, а только придвигалась к стене и сонным голосом говорила: «Поищи в холодильнике, съешь что найдешь», — и тут же засыпала, чтобы потом еще раз на миг проснуться, услышав, как он забирается под одеяло, протиснуть руку ему под плечо, прижаться губами к его щеке и снова провалиться в глубокий сон.

Андрею нравилась семья Чобану, где его, как он сам добродушно говорил, никто не раздражал. Он восхищался трудолюбием и энергией Магды, работая с которой он мог рано или поздно получить большую премию, что было бы и для него и для нее серьезным материальным подспорьем. Ему нравилась сдержанность Винтилэ Чобану, молчаливость и скромность Лилианы. Когда он смотрел на нее, она казалась ему увядающей лилией, кем-то забытой в комнате. Он и сам не знал, навеян ли этот образ созвучием ее имени с именем цветка или же в самом деле есть что-то схожее между лилией и этой немолодой женщиной. Ему приятно было видеть, как весь вечер сидит она в холле, вяжет и посматривает, медленно поднимая голову, то на него, то на свою сестру Магду. Дети выскользнули у нее из рук, размышлял он, и ей не за кем стало присматривать. Будучи оптимистом, Андрей полагал, что с детьми Чобану все в конце концов уладится. Возраст, конечно, дает о себе знать, сбивает их с толку, но когда-нибудь, думал он, повзрослеют и они. Он не особенно вдавался в свои чувства к этой семье, в которой проводил столько вечеров. Он испытывал к этим людям добрые чувства и вовсе не хотел знать, сколько равнодушия примешивается к этим чувствам. Не знал Андрей и того, сколько примешивается честолюбия к кропотливой работе, в которую он был погружен днем и ночью. Он научился не копаться в себе и в других. Сейчас он переживал период затишья, которому радовался. Знал, что в какой-то день он вдруг развернется, как долго сжимаемая пружина, распрямится, займется чем-то другим, будет искать чего-то другого. Вся его жизнь состояла из этой смены бурь и отдохновенного покоя. Когда наступала буря, с ним что-то происходило, он продвигался еще немного вперед, когда же его охватывал покой, он отдыхал и чувствовал, что отдых ему на пользу. Дома у него были книги, канарейки, глиняные и бронзовые фигурки, с которых ему нравилось смахивать пыль в свободное время и рассматривать их на свету. У него была Эмилия, была работа. Да, ему нравились эти безмятежные дни.

Приходя в дом Чобану, он одаривал всех теплым, дружеским взглядом из-за стекол очков и приветливой улыбкой, слегка раздвигающей его четко очерченные губы. Он торопливо подхватывал садовую лейку, в которую Лилиана набирала воду под краном, чтобы отнести ее на грядки к левкоям (как устала эта женщина, думал он, как дрожат у нее руки!), одалживал Винтилэ газету, которую тот забыл на работе, забивал Маричике гвоздь, вылезший в туфле и царапающий ногу. Садились ужинать. Магда без умолку говорила. Потом они шли в кабинет и не замечали за делом, как проходил вечер. Иногда только он отрывал взгляд от расчетов и замечал в холле тихую поблекшую лилию. Это было ему приятно. Словно тень какого-то благоухания задевала его.

Лилиана смотрела на него. Когда он поднимал глаза, она быстро переводила взгляд на книгу или на спицы. Но это случалось редко, обычно она могла вволю смотреть на него. Но она сама не заметила, когда, с каких пор стало происходить нечто странное. Может быть, причиной тому была слишком теплая весна или давящее тяжелое небо. Андрей открывал калитку сада, а сердце ее больше не отзывалось восторгом, молнией радости, еще вчера рассекавшей мир. Андрей сидел за столом рядом с ней, а вокруг стола она замечала еще и других, живых, реальных людей, чего с ней давно уже не случалось. Лилиана волновалась, лихорадочно искала черты красоты на его удлиненном, мужественном лице, находила их и говорила себе: «Он красив», а потом замечала, что Винтилэ ест без хлеба, и торопилась подать ему ломтик. Его голос протекал рядом с ней, ровный, как время, нес ее и оставлял вдруг на берегу, и тогда она слышала резкий, властно нарастающий голос Магды, давно уже, вплоть до сегодняшнего дня для нее беззвучный. Мир наполнялся звуками, живыми существами, заявляющими о своих правах. Прежнее, безграничное счастье возвращалось редко, сияние, источаемое предметами, воздухом, миром, ею самой, такое явственное, что казалось, его можно потрогать пальцами, иногда еще возникало, коротко вспыхивало и гасло. И Лилиана чувствовала себя маленькой, больной, высохшей, как свернутая бумажка, сгоревшая в ярком пламени, почерневшая и осыпавшаяся.

Винтилэ не спал уже несколько ночей кряду. С тех пор как в архитектурный отдел пришло предложение о строительстве городского театра, мысль о болезни еще больше пугала его. «Что если я не справлюсь?» — спрашивал он себя. Может быть, у меня камни в желчном пузыре. Их можно было бы удалить. И работать дальше. А вдруг врачи скажут, что это не камни? Что же лучше — узнавать или не узнавать? Анишоара зудит не переставая, как комар. От нее не отвяжешься. Может, она и права? Пойду, пожалуй, только для того, чтобы она замолчала. Плохо, когда секретарша сует нос в твои личные дела. И скажу ей: «Я был у врача. Ничего у меня нет», и она замолчит. Скажу ей, что ничего у меня нет, даже если узнаю совсем другое. А дома понятия ни о чем не имеют. Они и не заметили, что я болен. Решено, завтра же пойду к врачу. А сейчас покопаюсь немного в шкафу, наведу в нем порядок. У меня там где-то был разрезальный нож в виде сабли с гравированным эфесом. Я давно его не видел. Нет, займусь этим в другой раз, что то я устал сегодня.

Так он откладывал посещение врача со дня на день, пока однажды ночью не решился наконец: завтра. Он не спал до утра. Оделся по-праздничному, побрился, надел новый галстук. «Как перед смертью», — пришло ему в голову, но он тут же спохватился и трижды прикусил себе язык, как в детстве, чтоб не сбылось.

Уже выходя из-калитки, он увидел в саду Санду, гуляющего под вишнями, запрокинув голову и полуприкрыв глаза. Как юн и красив был он в это ясное весеннее утро. Увидев отца, Санду рассеянно помахал ему рукой.

И тут с улицы вошла Маричика. Она никогда еще не возвращалась в такое время, всегда старалась прийти домой затемно. Она прошла мимо него, вызывающе улыбаясь. Винтилэ застыл на месте, опустив голову. Подошел Санду.