Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Протоптанная тропинка в старый детский сад с яслями, где начинал свою жизненную стезю Алеша, вела через лес — три версты пешком в другую сторону от конторы леспромхоза, зимой она бывала запорошена, в темноте не освещалась, и ходить по ней спозаранку и вечером после работы Алешина мама побаивалась.

Люди с опаской поговаривали о «химиках» — зеках, сбежавших из тюремной колонии неподалеку от города и скрывавшихся в вырытых землянках где-то глубоко в лесу. Поэтому нежданную весть об освободившемся месте в недавно — весной вот только — сданном стеклозаводском детсаду она приняла с облегчением.

На пятом месяце беременности тащить волоком по сугробам салазки с ребенком было тяжело, а быстро пройти весь путь, почти пробежать за спешащей мамой по снежным залежам, часто полностью скрывавшим тропку, мальчик еще не мог.

Первая рабочая смена на заводе начиналась в семь утра — в то время сад только открывался, оттого помогал жене с сыном Панаров, лишь когда шел по графику во вторую, вечером.

Ночью Алеша долго не мог заснуть. Впотьмах из-за прозрачно белевшего угла источавшей нестерпимый жар галанки угрюмо выглядывал большой, недобрый, лихой черный человек. Сама галанка медленно надвигалась на койку, отчего жар становился еще нестерпимее, и одеяло пришлось откинуть ногой, сбросить на пол. В ушах слышался чей-то неразборчивый шепот и ритмичный звенящий гул, странная темная музыка. Хотелось пить, в горле свербело, и в груди все изнутри чесалось.

Утром, еще до восхода, подняв с пола одеяло, мама тихонько разбудила насилу уснувшего мальчика: «Сынок, вставай, пора в садик… Какой ты горячий! Ты не заболел?.. Давай-ка смерим температурку».

Щекотный холод серебристого ртутного градусника коснулся подмышки, заставив лихорадящего ребенка зябко поежиться спросонок. Ртуть, пугливо сжавшаяся было в самом низу от резких, коротких встряхиваний материнской руки, вдруг быстро и смело поползла, покарабкалась наверх, отвоевывая у озабоченной шкалы засечку за засечкой.

— Вот, вчера извалялся в снегу и простыл небось, — хмурясь на цифры градусника, произнесла Надежда. — Тридцать девять почти…

— Толя, у него жар! — повысила она голос, чтобы было слышно на кухне возившемуся с чайником мужу. — Я с ним в поликлинику схожу. Ты с проходной позвони нашим в контору, скажи, что сегодня возьму за свой счет, а завтра, скорее всего, выйду… План на новый год надо сдавать — кто его за меня доделает? — уже негромко, для себя, добавила Алешина мама, нежно поглаживая ребенка по горячей головке.

— Ладно!.. Смотри там, сама не заразись в больнице, — отозвался из кухни Панаров. — Сейчас грипп вовсю гуляет…

Дорога до районной поликлиники пролегала вдоль порядка из неказистых срубовых домов с двускатными шиферными крышами, с небольшими, огороженными сеткой-рабицей либо крашеным штакетником палисадниками впереди, с запушенными снегом раскидистыми яблонями, невысокими вишнями и сливами. Из-под ворот и калиток, ведущих во дворы, временами показывались и настороженно втягивали морозный воздух черные влажные носы, шерстистые обладатели которых передавали друг другу сторожевую эстафету, провожая идущих мимо путников незлобивым отрывистым лаем.

Алеша с мамой, держась за руки, осторожно перешли через плюгавый деревянный мостик без перил, переброшенный над узенькой илистой речушкой с желтоватозеленой, влажно парившей, не замерзавшей в самые лютые холода водой, что каждую весну, в паводок разливаясь в низине, полностью покрывала его недели на две, словно обижаясь, что с этого моста весталки не бросали, не топили в мае сплетенных из прутьев жертвенных кукол с длинными черными волосами, поклоняясь ей как старшему латинскому брату Tiberi, — и не спеша взбрели на гору по довольно крутой тропке, что бежала через щедро оснеженный готический сосновый бор, густо покрывавший весь склон.

Сосны были колоссальные: розовато-гнедые стволы в два обхвата, ровные и высокие, как корабельные мачты, шапки темно-зеленой густой хвои начинались метров за тридцать от земли. Даже в войну, когда пленные немцы, бородатые и худые, рубили под корень тысячи кубов леса окрест города и отправляли узкоколейкой на завод, оставляя вдоль путей «кукушки» лишь пеньки да низкие деревянные кресты безымянных могил, эти величавые сосны уцелели.

Вкупе с холмом они творили естественный барьер, отделявший режимный «Маяк Октября» с сотней разнокалиберных труб, с едкими облаками серных оксидов, жгучих паров кислот и тяжкой мглой свинца с хромом от режимного же стеклозавода с такими же коптящими трубами, кислотами, газами и металлами в атмосфере.

Хотя вековые мачтовые сосны не всегда спасали. Случалось, на улице возле дома Алеша ощущал странный, неприятный, въедливый запах, и отчего-то вдруг больно резало глаза. Тогда за ним выходил отец, всматривался, хмурясь, куда-то вдаль и недовольно говорил: «Опять на стеклозаводе выброс пошел. И ветер, как назло, в нашу сторону… Гулять сегодня не ходи, дома сиди… Вон, книжки почитай».

После крутого подъема в гору, метров через сто, вытоптанная дорожка бежала ровно до самой больницы, стоявшей на краю соснового леса. Районная больница была большой — со своим роддомом, с отделениями хирургии и терапии, с инфекционным бараком, даже с наркодиспансером для пьяниц и с четырехэтажной кирпичной поликлиникой, увенчанной неоспоримым девизом на козырьке фасада: «Здоровье народа — богатство страны».

Внутри поликлиники, у зарешеченных плексигласовых окошек регистратуры с карминовыми трафаретными надписями, в разных очередях шумливо и бойко толпилось не менее сотни пациентов.

Нужно было заполучить талончик к педиатру, и Алеша терпеливо ждал с полчаса, стоя вместе с мамой в окружении десятка-двух разновозрастных ребятишек — плачущих, смеющихся, шмыгающих носами, кашляющих и чихающих друг на друга без тени опасения или недовольства со стороны взрослых, занятых оживленными разговорами либо своими мыслями.

После полутора часов нескончаемого томления в тесном, пропахшем йодом и хлоркой коридоре на небольшом фиолетово-блестящем диванчике из кожзаменителя у двери кабинета педиатра, Панаров-младший добросовестно со свистом подышал по команде серьезной женщины в белом халате и чепчике с фонендоскопом в ушах, снова погрел холодный градусник под мышкой, прилежно показал язык и насилу сдержал рвоту, когда врач зачем-то негаданно нажала на корень деревянной палочкой-шпателем.

— Острый бронхит, спастический компонент, немного увеличены миндалины, ринит, — монотонно, без эмоций перечисляла после осмотра серию непререкаемых истин служительница Асклепия, утомленно глядя куда-то вбок, в окно. — Вам нужно посидеть с ребеночком дома. На контроль через неделю… Вот рецепты, купите лекарства…