Венсан Равалек - Гимн шпане

Раньше он продавал открытки и книги в пользу общества инвалидов. Многие завсегдатаи бара «У Мориса» промышляли тем же. Альтруисты-профессионалы наводняли Париж и его окрестности, чтобы оказать помощь обездоленным. Только представьте, каково это, целыми днями сидеть без движения, быть неспособным пошевелить ни рукой, ни ногой, купите открытку и гордитесь, что сделали доброе дело. За открытками, естественно, в ход шли книги и журналы. Предъявлялось удостоверение. А вы как думали, мадам, мы состоим в общественной организации. Мы были трепачи экстракласса, могли задурить башку кому угодно, между прочим, вечером я отдавал все деньги, ничего не прикарманивал, не каждому это по зубам — в мороз, прямо на улице заставить раскошелиться какую-нибудь дамочку, ты не представляешь, какой это ценный опыт.

Но теперь мне нужна настоящая работа, сказал он, твоя контора для меня — единственный шанс вынырнуть на поверхность, попрошайничать ради убогих — это ж собачья жизнь, потому мы и глушим себя алкоголем; он даже обращался к ясновидящей, выходило, что все наладится, но, честно говоря, пока радоваться было нечему, а так бы не хотелось ставить крест на будущем.

— Ну, что скажешь, — спрашивает, — тебя смущает моя проблема?

— Еще бы.

Жиль кивнул: да, он меня прекрасно понимает, на моем месте он бы тоже, наверное, колебался, но можно установить ему испытательный срок, и если он запьет, мы вправе его тут же выгнать. Собственно, почему бы и нет?

— Не торопи меня, — ответил я, — у нас есть другие кандидаты, я тебе не отказываю, но не стоит слишком обольщаться, я должен подумать.

Он ушел, и его место занял Саид, прямо как в театральной пьесе: актеры появлялись и уходили со сцены, а мы слушали монологи. Саид сел, Мари-Пьер протянула мне его тесты, там была ошибка на ошибке. Что мне делать, прошептала она, его результаты ниже всякой критики.

— Задавайте свои вопросы, — сказал Саид, — я весь внимание, господин президент.

— Встань за камеру, — велел я Мари-Пьер, — я сам с ним побеседую.

Я сидел и рассматривал его писанину: как ты считаешь, Саид, хорошо ты справился или не очень? Он криво улыбнулся: думаешь, ты самый умный, думаешь, если будешь унижать друзей, это принесет тебе счастье, денег много заработаешь?

С его стороны это было глупо, он написал тесты плохо, и я ничего не мог с этим поделать.

— Я тут ни при чем, дело в тестах, Саид.

— Тесты! — он щелкнул языком. — Какие тесты! Я знал тебя, когда ты воровал бутылки в винном, а теперь кого ты из себя корчишь, президента Франции? Даже в полиции не устраивают таких экзаменов.

Ему не сиделось на месте; ладно, сказал я, пройди хотя бы собеседование, возьмем конкретную задачу: ты едешь к клиенту, выгружаешь товар, а он тебе не платит, твои действия? С ним одно было хорошо, я мог называть вещи своими именами. Он пожал плечами. Мужик зажал бабки, что, по-твоему, я должен делать? Ну, пойду к машине, достану свой ковбойский кнут и попытаюсь столковаться; если не поможет, вернусь за тобой, а уж вместе с моим братом мы ему быстро все втолкуем, и он заплатит, какие еще варианты?

Я молчал. Саид продолжал.

А как, интересно, поступил бы наш Президент Всего и Вся со своими продвинутыми приемчиками? Предложил бы ему пройти тест или расшаркался, мол, товар ваш, не беспокойтесь, накладную я сохраню на память? Он все больше распалялся, покраснел как рак: не понимаю, мы же всегда отлично ладили, даже с братом у меня бывали напряги, но с тобой никогда, так что нам мешает?

Продолжать не имело смысла: он даже не понимает, что я намерен развивать дело бешеными темпами; подкатывать к клиентам с кнутом — это годилось для старого кино, я не собирался тратить на него слова и время. Результаты тестов нулевые, реакция неадекватная, приговор обжалованию не подлежит.

— Ты нам не подходишь, Саид, ну никак.

Он немного помолчал и сказал: ты зарываешься, да, зарываешься, по-твоему, подминать под себя честных людей — обычное дело? Нет, попомни мои слова, может, ты и проберешься наверх, но в один прекрасный день пожалеешь, что предал своих друзей.

Выходя на улицу, он с грохотом хлопнул дверью; я вспомнил сцену, которую наблюдал в одном баре: девушка ушла, а парень закричал ей вслед, что она захлопнула дверь перед собственным носом! Племянник сантехника не подавал признаков жизни, мы подождали пять минут, потом собрали все бумаги и поднялись к себе в комнату.

— Ну, что будем делать? — спросила Мари-Пьер, — Дадим новое объявление?

Я не знал, что ответить, но, побыв целый день в шкуре экзаменатора, я по крайней мере уяснил одну вещь: нам нужен человек, несколько выходящий за общие рамки, сотрудник с Биржи — в этом Жиль был абсолютно прав — быстро превратится в головную боль.

Вторую половину дня я крутился, как белка в колесе: Моктар привлек к делу своего кузена, уж не знаю, каким образом, но эта парочка постоянно наращивала темпы сбыта фотоаппаратов, видаков и камер, они намного превышали мои ожидания в этом районе, да и он сам — с ног до головы в «Лакосте», темные очки, в зубах «Данхилл» — был прямо ходячей рекламой капитализму, не говоря уж о том, что он произвел фурор на Елисейских и привел мне одного чувака из боулинга на авеню Фош, так что я напрасно надеялся на свои запасы — такими темпами у меня очень скоро не останется товара.

— А как тебе Жиль?— спросила Мари-Пьер, когда я вернулся.

Я видел, что она почти решилась, и, честно говоря, не возражал, но ответил не сразу: после многочасовых пробок — а в тот день парило, как в бане — у меня просто не осталось сил и башка раскалывалась. Приближался май, уже два дня, как весна перешла в решительное наступление; пропитанный выхлопными газами, горячий воздух превратился в гремучую, ядовитую смесь, причем интенсивность движения — кому ж охота проводить долгожданные теплые деньки в метро — выросла раз в пять, улицы заполонило дикое количество машин, и к вечеру я до того взмок и вымотался, что, придя домой, минут десять стоял под душем, прежде чем начал приходить в себя.

— А что, по-моему, это выход, — наконец сказал я.

Жиль водил машину, это был большой плюс, я подумал, что, взяв себя в руки и приодевшись, он вполне мог общаться с клиентами, но оставались и серьезные минусы — букет судимостей и алкогольная зависимость. Как говаривал мой гаврский фараон, все неприятности исходят от коллег. Это была чистая правда, я просто не мог позволить себе ошибиться в выборе.

— Можно дать ему шанс, — заметила Мари-Пьер, — пусть идет на испытательный срок, а если что — до свидания.

Мы сходили в ресторан, а когда вернулись, Мари-Пьер подключила камеру к телевизору, чтобы просмотреть запись. Первым шло интервью с мужиком в костюме: на пленке он показался мне еще более фальшивым, чем в жизни, когда Мари-Пьер спросила его про увольнение; я перемотал назад и включил замедленный режим — вот, сейчас: вас уволили? Нет, я ушел по причинам личного характера. Смотри, как он зыркнул, камере лгать бесполезно, она безжалостна, можно обмануть человека, но не объектив. Я решительно вычеркнул его из списка. Второй, слизняк, тоже отпадал, каким он был, таким и выглядел, даже не пытался это скрыть; и я перемотал до Жиля.