Эдуард Лимонов - Убийство часового (дневник гражданина)

У каждого сильного эпизода жизни есть своя мелодия. Там, в декабре, на Балканах звучала своя, балканская, военная… По приезде в Белград я попытался, не умея музыкально, нотами, записать ее стихами. Вот что получилось, такой себе фрагмент, как бы подойдя к пианино, клавиши трогает неумелый музыкант:

Там, в войне, среди людей с красными руками и обветренными лицами (декабрь 1991 года был необыкновенно холоден, до —10 °C, и это в стране, граничащей с Грецией!), среди полинялых армейских курток, шинелей и плащей и мой затасканный бушлат был уместен, сливался с ними. Я был одним из них, и мне было хорошо и тепло принадлежать, пусть на короткое время, к людям войны. А 25 мая — это день рождения Тито, мост назван в его честь… Дунай — граница между войной и миром, и мост «25 Мая» — главнейшая артерия, связывающая Войну и людей войны с Миром и его людьми. Мост охраняется танками, артиллерийскими орудиями, подъезды к нему закрыты множеством шлагбаумов с усталыми солдатами во всевозможных формах. Во всю длину моста разбросаны мешки с песком… Почему «неизвестным солдатом» и «никому не знаком»? Здесь — явное желание быть рядовым солдатом войны, принадлежать к братству войны. Быть рядовым, без привилегий и скидок. Не журналистом.

Утверждают, что война — грязное дело. Да, солдат не может принимать душ дважды в день, как это делают непахнущие, стерильные жители западноевропейских столиц. Еда грубая, простая, в условиях, далеких от комфорта. В Вуковаре под постоянный глухой бит взрываемых мин ревели мощные панцирные военные бульдозеры, и группы солдат атаковали руины или грелись у костров. Руки сбитые и опухшие, в мозолях и ссадинах, темная кайма под ногтями. Война — дело грязное, и невыносим запах войны… Со стороны оцепленного проволокой Центра опознания трупов, едва мы вышли из нашего БГ 167–170, нас облило сладким, сальным запахом трупов. Несмотря на крепкую минусовую температуру и намеренно сжигаемую в кострах солярку — трупный запах побеждал… Война — дело нервное. Доктор Зоран Станкович и его ассистент, на руках обоих резиновые белые перчатки, переворачивают гнилой труп старухи, дабы я мог его лучше рассмотреть… Трупы, все ярко окрашенные и неприличные, всегда неприличные. Сексуальные органы мужчин, как жалкие, разорвавшиеся оболочки воздушных шаров, прилипли к паху. Война — занятие страшное, похабное, стыдное. За два часа в Центре опознания трупов можно больше понять о человеке, чем за десятилетия мирной жизни… ВОЙ… НА. Солдаты в парамедицинских халатах поверх форменных хаки-бушлатов сгружают с прицепа трактора мешки с останками. Рослый лысый доктор в ярко-оранжевом комбинезоне, словно космонавт, содрав с рук перчатки, моет руки под ледяной струей из грузовика-цистерны. Группа солдат, покончив с трупами, движется к бараку-офису согреться у железной печки… и хохочут вдруг чему-то солдаты. И это нормально. Война безумна. На войне человек немедленно становится безумным. На войне все безумны. Огромная масса нормально безумных мужчин в холоде, в грязи, среди трупов, залпов, развалин в огне… сталкивается с враждебной массой мужчин. Одна толпа безумцев противостоит другой толпе… Еще, следует сказать об этом громко, в голос, — множество молодых людей наслаждаются войной. Когда испуганному жителю Европы показывают жертв войны: трупы, детей, женщин, беженцев, раненых — это лишь одна сторона медали. Война бы тотчас остановилась, если бы она, страшная как она есть, не была и УДОВОЛЬСТВИЕМ. Признавая войну безумной, я не против войны, я — ЗА ВОЙНУ. Современный мертвый мир, когда большинство инстинктов человека не имеют выхода, так же безумен, как война. Клаузевиц, как известно, утверждал, что «война — это продолжение политики другими средствами». Сказано красиво, но ошибочно. Война — это внезапный переход к иной логике, к логике физического насилия. В отношениях между отдельными людьми, группами людей, нациями и государствами возникают моменты, когда уже только насилие способно решить конфликт.

Война — последнее средство решения конфликта. (Ядерная война есть уже не война, но злобное волшебство, привлечение других сил, сил «потустороннего» мира атомов, оно сродни травлению крыс ядами или сжиганию насекомых специальными лампами.)

Потому я за войну. Вовремя начатая война сберегает жизни. Армяне и азербайджанцы ведут сегодня войну в Карабахе потому, что трусливый господин Горбачев отказался несколько лет тому назад употребить там же лимитированное насилие, поставить предел национальным страстям. Государство Россия не вступается за своих русских братьев в Приднестровье, на Кавказе и в Крыму сегодня. Завтра оно вынуждено будет вести БОЛЬШУЮ ВОЙНУ против нескольких противников. Война обыкновенно есть сведение общего счета обид народов, собравшихся за долгие годы: плата за трусость или наглость, за малодушие, глупость и слабость — общий счет, предъявляемый обеими враждующими сторонами друг другу.

Война вовсе не бессмысленна. Она устанавливает результат испытания силой — и (если в войну не вмешиваются извне) торжествует сильнейший. До Нового Конфликта. В 1945 году сильнейшими оказались СССР и США — мир прожил 40 лет под режимом Ялты, и сейчас из неспокойной эпохи мы видим, какая это была спокойная и счастливая эпоха.

Того, кто побывал на войне, тянет туда, ибо мирные люди после военных кажутся замедленными, суетными и глупыми, а мир — скучным состоянием. Мир так же безумен, как и война… Как мужчина и женщина, эти два состояния хотели были слиться, но не умеют…

Тех, кого встретил на войне, не забываешь никогда. Открыв «Ле Монд» за 9 апреля, прочел я вдруг:

«В Зворнике, на востоке, у сербской границы артиллерийская битва между сербами и мусульманами продолжалась и во вторник. И сербские добровольцы, прибывшие из Сербии под командованием РАЗНАТОВИЧА-АРКАНА, вынудили мусульман сложить оружие».

Признаюсь, слезы выкатились у меня из глаз. Жив, значит, браток Аркан, да еще как! Жив и воюет. Нашел я фотографию, где мы стоим с ним вместе во дворе его штаба, гляжу на нас со светлой тоскою, и так мне хочется на войну, туда, на Балканы… к войне…

23 февраля 1992 года. Москва. Восемь утра. Пью, разведя таблетку в чашке кипятка, французский бульон. Радио «Маяк» говорит, что манифестация на Манежной запрещена, но разрешены манифестации на площади Маяковского и в Парке Горького. Это я все знаю. Принимаю ванну. Надеваю чистое белье. Вдруг арестуют, чтобы выглядеть, как чистоплотный самурай.