Эдуард Лимонов - Последние дни супермена

— Мы теперь такие богатые! — Девчонка развеселилась. — Что мы станем делать со всеми этими деньгами, Генри? Может, нам поехать куда-нибудь, может быть, в Испанию, Супермен?

— Может быть, kid…

— Эй, — Алис остановилась. — Ты не рад?

— Я рад, kid, но у меня куда меньше желаний, чем у тебя, kid. Многие желания я израсходовал, другие же просто сгнили по причине времени, слишком долго я их не мог реализовать.

— Эй, — Алис тронула его за рукав. — Супермен не должен быть грустным, а у тебя грустные глаза, Генри. Перестань…

— Хорошо, — согласился Генрих. — Я хочу выпить, но вначале давай уедем подальше из этого района. — И Супермен остановил сворачивающее пустое такси.

Оказалось, что только восьмой час вечера. На пляс Сент-Оппортюн, куда они попали по просьбе Алис, девчонка бросила Супермена в кафе, а сама умчалась, как она объявила, «по делу» — повидать своих панк-приятелей, оказалось, что на пляс Сент-Оппортюн у них штаб-квартира.

Генрих, верный своему правилу не выспрашивать у девчонки ее секреты — нужно будет, расскажет сама, — сидел за столиком и пил кальвадос. Как все одинокие люди, он приобрел привычку к одиночеству случайно, но, приобретя привычку против своей воли, Генрих вдруг с удивлением обнаружил, что привычка сделалась потребностью. Как ни приятно и даже лестно ему было общество девчонки, оказалось, что очень приятно и грустно сидеть сейчас в кафе, опускать кусочки сахара глубоко в рюмку с кальвадосом, сосать алкогольный сахар и думать. Собственно, Генрих не собирался ничего решать, перерешать, найти ответ на беспокоящую его жизненную проблему, нет… Ему просто нужно было опять взглянуть на мир глазами одинокого человека.

«Собственно, одиночество и есть нормальное состояние человека, — думал Генрих. — Неодиночество, чье-то постоянное присутствие рядом есть ненормальное состояние, — это были мысли, которые Генрих не мог разделить с Алис. Пятнадцатилетний человек не сможет этого понять. — Находясь с девчонкой, я потерял чувство магического. Чувство таинственного в жизни, — пытался подыскать определение Генрих. — Может быть, мои еженощные прогулки по ночным городам мира, одинокие, крадущиеся прогулки, не были поступками нормального человека, но какую таинственность излучали лондонские и парижские улочки, как блестели камни, как скрипели лестницы, ведущие на глухие этажи. Какое чувство жизни пронизывало меня… Теперь, с девчонкой, я уже не тот, я, безусловно, здоровее, часть безумия покинула меня от общения с нею, но мир как бы взял и изъял секрет из моей жизни в наказание. Что-то исчезло, мир стал плоским, когда другой человек, девчонка — самка и товарищ — вошла в мою жизнь… И Юрия мне было просто убить, никакой магии и никакого чувства преступления не было в этом убийстве. Даже в таком крайнем действии, как убийство. Из-за присутствия девчонки. Если бы я убил Юрия один, я бы все почувствовал…»

Супермен перевел глаза в зал кафе, люди были заняты обычными своими занятиями — целовалась парочка, о чем-то оживленно беседовали две пожилые матроны с бокалами пива в руках, юноша в кожаной куртке озабоченно посматривал на часы. Генрих же сидел и вспоминал детали убийства, которое совершил он… Генрих подумал, что никто из них, если спросить, не догадается, о чем думает средних лет мужик с военной выправкой.

«Я убил Юрия и не получил ничего взамен, — вернулся Супермен к своим необычным размышлениям. — Однако что я хотел получить? Удовольствие?» Нет-нет, не удовольствия искал Генрих, ему хотелось, может быть, вернуть таинственность жизни, ее аромат, ее секрет. Может быть, вглядевшись в нехотение жертвы умирать, он, Генрих, захотел бы жить? «Я скомкал это убийство, я даже не увидел его лица в момент… В священный момент… Не было ничего священного. Разочарование — вот слово. Я разочарован, что человек — не священное животное. Что я убил, и ничего не случилось… Я настоящий сын европейской цивилизации, — вздохнул Супермен, ему даже стало стыдно за свои размышления. — Вон в Латинской Америке тысячи людей убивают друг друга, и даже не на войне… В том же Сальвадоре войска хунты выводят ночью из домов крестьян, подозреваемых в поддержке террористов, и — бам! бам! — утром дюжина трупов валяется на обочине дороги. И они, лейтенанты, солдаты, полковники, не теряются в мыслях по поводу, священное ли животное человек. Они знают, что нет, не священное. А вдруг, — подумал Генрих, — именно они-то и есть Супермены, а я просто истеричный продукт европейского индивидуализма? Может быть, лейтенант, пытавший ночью заключенных, утром с особенным удовольствием ест свой завтрак… И так грубо сияет и пышет глубинными чувствами в него мир! Кактусы мира, его песок и небо так глубоки и выразительны ему именно оттого, что он, отнимая жизнь, знает ее секрет — стоимость жизни. И, может быть, это мой мир плоский, а мир того лейтенанта объемен… Ебаное мое русское гуманитарное воспитание», — выручал Супермен свою осознаваемую слабость, второпях заканчивая сеанс размышлений. Второпях, потому что за стеклом кафе появилась чем-то довольная Алиска — черное пальто расстегнуто. Только что жаловавшийся на нее самому себе Генрих с удовольствием увидел Алис. Алиска, вдруг понял он, такая же, как тот латиноамериканский лейтенант. Из той же породы. Из тех, кто чувствует жизнь кожей. А Генрих… увы, он, кажется, только выдает себя за такового.

— Мы едем на концерт «Клаш», — выпалила девчонка. — Во Дворце спорта. Вот, я достала билеты! — И девчонка, вынув из кармана синие бумажки, помахала ими у Генриха перед носом. С торжеством.

Они употребили все тот же старый трюк. «Они» — это или «Клаш», или дирекция. Или обе группировки вместе: и «Клаш», и дирекция. Когда через тридцать минут объявленная в билетах группа не появилась на сцене, вышел облезлый мудак в бабочке и сказал, чтобы толпа сохраняла спокойствие: «Клаш» чуть задержались в дороге, но скоро будут здесь. И опять врубили хриплую музыку. Запись.

— Fuckers! — сказала купившая себе и Генриху по паре сандвичей с сосисками Алис, отвлекаясь от сандвича, в который она вгрызалась. — Хотят довести kids до озверения, потом выпустят «Клаш»… Старый прием, но всегда действует.

— Fuckers! — согласился Генрих.

С другой стороны от Алиски уселся ее приятель Джим — паренек в черном бушлате, остриженный почти наголо. Алис сказала, представляя их, что Джим, несмотря на его английское имя, служит во французском военном флоте. Генрих не спросил, что военный моряк Джим делает в Париже и откуда Алис знает военного моряка, подобный вопрос не был бы cool…

Алис, оказалось, пользуется большой популярностью среди девочек и мальчиков в зале. Время от времени из многотысячной толпы подростков, кипящей вокруг, кто-нибудь выделялся и подходил поприветствовать девчонку. Популярная же Алис уселась на спинку своего сиденья, потом встала, потом попросила у Генриха разрешения пошляться по залу, пошлялась, вернулась, предложила Генриху пошляться, в общем, не сидела спокойно и продолжала представлять Супермену все новые и новые орды подростков.