Татьяна Перцева - Город уходит в тень

В письмо было вложено еще одно:

«Здравствуйте, моя дорогая Татьяна.

Доброго Вам здоровья!!!

Моя милая — добрый друг вечный. Я глубоко признательна Вам, что Вы смогли (почти полвека тому назад) вспомнить и написать во всемирной информации Интернете когда-то мной сделанную мизерную помощь врача.

Вы очень высоко оценили мою простую врачебную обязанность перед больными. Больной человек для врача — мать-отец-сын-дочь-брат-сестра, а когда выздоровеет, то становится его ближайшим вечным другом — это Вы. Но очень многие ничего не помнят, a Вы помните.

И сегодня Ваш друг Раечка — Рахимахон Коканбаева получила ордена, медали и самую большую пенсию в Республике — 500 тыс. cум. Это примерно 200 долларов, вот я своему народу весьма благодарна.

Самое главное, моя любимая Татьяночка, Аллах мне дал отличнейшего однолюба — спутника жизни — Мадьярова Рахимджана, с которым мы прожили счастливую жизнь — 50 лет, и Бог нам подарил пятерых отличных, красивых, умных детей: старшему Шухрату уже 67 лет, он учился в Москве, в МГУ и теперь доктор биологических наук. Второй, Марат Мадьяров, также окончил МГУ и сейчас академик ООН, физик. Третья дочка Салима — мать

троих детей и бабушка семерых внуков. Четвертая дочь Халида — кандидат медицинских наук, педагог. И самый младший сын Мохиржан — окончил Казанский мединститут, он челюстно-лицевой хирург, руководитель фирмы по стоматологии. Кстати, его сын, Джасур Мадьяров, окончил Белорусский мединститут и работает сейчас в Москве у академика Михаила Ивановича Давыдова. Младший научный сотрудник, отлично оперирует.

Итак, сейчас я отдыхаю. Жива и практически здорова. Мне в этом году, худо хохлоса, если Бог велит, будет 90 лет.

Поздравляю Вас с майскими праздниками.

Вам, милейшая Татьяночка, желаю, чтобы Вы встретились с 90-летием, поздоровались со столетием, а потом живите столько, сколько стоит наш светлый божий свет.

С поклоном и уважением.

Ваш вечный друг P. Х. Коканбаева.

Ташкент.

30/IV-2012.

P.S. Мама наша, несмотря на новейшие технологии и лекарства, остается нашим семейным врачом. Я, например, жив еще благодаря ее присмотру.

Спасибо ВАМ за добрую память.

С уважением и наилучшими пожеланиями, Шухрат Мадьяров».

Вот это было счастье. Над которым я долго шмыгала носом.

К сожалению, вскоре моего дорогого друга не стало, а память осталась. Во всяком случае, пока живы я и муж. А потом останется моя книга. И внуки и правнуки хорошего человека Рахимы Ходжаевны.

To belong. Одно из значений — «принадлежать». I don’t belong here — «мне здесь не место». В переносном смысле — «я здесь чужой».

Попадали вы в такое место, при виде которого тихо поют тонкие струны души вашей и вы понимаете: здесь ваш дом, вы принадлежите этому городу, поселку, деревне целиком, и уезжать отсюда не хочется, невозможно, немыслимо?

Вероятно, такое место есть у большинства.

До некоторого времени у меня было целых два. Сейчас осталось одно. Как осталась в прошлом фраза моего четырнадцатилетнего сына:

— Мама, когда мы в Ташкенте, у тебя другое лицо. Счастливое.

Интересно, что сама я этого не сознавала. Но, видимо, ребенок был прав.

Счастье, как известно, субстанция волатильная. В смысле — изменчивая.

Того счастья, которое захлестывало бы меня при очередном свидании с Ташкентом, уже давно нет.

Города я больше не знаю. Передвигаюсь в такси или на машине подруги.

Чужое все. Дома чужие. Деревья рубят. Ни в одном городе мира не рубят деревья так ожесточенно, как в моем родном городе. В Европе и Америке деревья берегут. За деревья можно схлопотать огромный штраф. Я помню свое умиление, когда увидела на Манхэттене деревья в металлических оградках с табличками, на которых имена тех, кто за этими деревьями ухаживает.

В городах Узбекистана правят люди, для которых не только нет ничего святого, но и самого значения слова «святое» они не понимают. Его нет в их лексиконе. Сквер, моя нестихающая боль. Вместо Сквера… Непонятно что. Тоненькие деревца. Может, и вырастут… лет через пятьдесят. Убили Сквер. Дом знаменитого архитектора — под снос. Священные чинары Чор-Чинор — просто древесина для мебели и паркета… И вообще, все дома младше ста лет — не дома, а так… Прочь их, чтобы и тени не осталось.

Дома. На Обсерваторской. Людей, сделавших для Ташкента безмерно много. Вместо мемориальных табличек — под снос. Весь район прекрасных, старых, абсолютно крепких домов — под снос.

Когда я рассказываю друзьям, что в моем родном городе и моей родной стране любой может получить разрешение на застройку (при условии наличия туго набитых карманов), прийти, ткнуть пальцем в жильцов и сказать: «Это мое, а вы убирайтесь вон», не дав при этом гарантии получения квартиры в новом доме, никакого ордера «под котлован» и никаких обещаний, — мне не верят.

Ну немыслимо это. Для нормальных людей немыслимо.

Оказывается, мыслимо.

В Ташкенте остались люди. Мои друзья. Прекрасные, добрые, умные, благородные. И почти каждому грозит вот это. Полное беззаконие.

Меня терзает сознание полного бессилия и невозможности чем-то помочь. И отчетливое впечатление того, что город захватили алчные интервенты.

I don’t belong there anymore.

Больше мне нет там места. Чужая в чужом городе. Даже несмотря на друзей. Прекрасных, умных, благородных.

И от этого охватывает отчаяние.

Хотя родина остается родиной.

Но есть еще одно место, где мне хорошо. Как-то уютно.

Я объездила много стран, а уютно только в одной.

В Англии.

Странно, правда?

Попав в Лондон впервые, я вдруг поняла, что это мой город. Что я хотела бы жить… пусть в пригороде. В одном из уютных на вид домиков, которым, сразу видно, много-много лет, но при этом их никто не посмеет снести. Наоборот, стараются сохранить. И эти крошечные ухоженные палисадники — так красиво!

Сколько же этих домов и домиков. Я прослезилась, увидев дом адмирала Нельсона в Бате. Сразу вспомнила фильм «Леди Гамильтон». В доме живут. Там горел свет.

Времена меняются, в Лондоне почти не осталось лондонцев. Целые кварталы пакистанцев, ливанцев, индийцев. Отели вокруг вокзала Паддингтон принадлежат грекам.

Жить в Лондоне расхотелось.

Но потом я попала в Шотландию и Уэльс, и чувство принадлежности возникло снова.

Я долго не понимала, в чем дело, и на днях меня осенило. На очередной серии «Чисто английских убийств». Там показали Сноудонию, валлийский национальный парк.

Вспомнила, как наш автобус полз по узкой горной дороге, почти по краю немыслимой высоты обрыва. Женщина на переднем сиденье кричала и почему-то зажимала уши руками.

Остальные сидели спокойно.

Для встречного транспорта были предусмотрены дорожные карманы.