Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Из соседней комнаты доносился раздирающий душу голос:

Никанор не выдержал:

— Замолчи ты, жена! — но тотчас успокоился и уже мягко сказал, обращаясь ко всем: — Люди добрые, хватит… Приведите сюда Ирину, а то она рехнется.

Но у бабки Кицы и на этот случай собственное мнение:

— Много ты понимаешь, Никанор. Будь мужчиной, вот что, и запомни: в горе баба с ума сходит, если не плачет. А мужчина — когда ничего не делает. Лучше на-ка отнеси голубцы на улицу, пусть поставят варить. Ой, ей-богу, неделю в боку свербит, колотье замучило…

«Эта старая ворона со своим колотьем всех нас переживет. Под ее охи уже три попа преставились, царство им небесное…» — И Никанор подхватил с пола огромный пузатый чугунок с голубцами и вышел во двор. Черт возьми, крутить капустные листья и ночью напролет набивать ведерные чугунные горшки голубцами, чтобы назавтра те, кто пройдет за гробом до кладбища, напихали все это в свои утробы!.. Говорят, дух усопшего угощается… Как же не взбунтоваться, не дерзить небесам, если так слаб человек, что совесть его может потонуть в утробе… Никанор поймал себя на том, что бормочет под нос словечки племянника.

Плач Ирины звенел в ушах:

«А ты живи и посмеивайся… Разве не подшутил над нами Костэкел со своим завещанием? Эх, брат ты мой Георге, как бы я сейчас закурил… — Никанор похлопал по пустым карманам: где пачка? И спичек нет. — Это наши с тобой свечи, Георгиеш… эти самые сигаретки, да. Костэкел велел: «В зеленом мае зажгите свечи на расцветших деревьях». А Тудор свое талдычит: «Лови минутку, дяденька, все остальное ерунда!» Вот и мозгуй: один — лови мгновение, другой — молись зелени. Может, оба правы, а я последний дурак?»

Бостан пошарил в брюках и в пиджаке — даже бычка не завалялось, проклятье!

«Что мне там пацаны в поле орали? «Да здравствуют ваши ямы, баде Никанор, пока виноград не посадите, пусть не осыплются… Человек рождается для счастья, чтобы летать, как птица, — слыхали такое? И еще: радость — основа и суть жизни, баде Бостан!» Начитались, умники. Георге нашел свое счастье? Он только все надеялся, и нате вам, помер под кустом бузины… Так что, уважаемые звезды, нечего вам мне сказать, торчите себе на своей черной лужайке, а я пока раздобуду курева…»

Когда он вернулся в комнату, Ирина Кручяну была уже здесь; с опухшим от слез лицом она вышла из каса маре, чтобы и другие могли проститься с покойным. Пора было братьям, родичам в разных коленах, кумовьям, соседям и просто добрым знакомым сказать ему последнее «прости». Без конца биться у гроба мужа, оплакивать усопшего, не зная меры, тоже грех, Ирина — грех упрямства и вызова…

Пошли разговоры о том о сем, вступила в силу обязанность — отвлечь близких родичей покойного от изнуряющих слез, смягчить горечь утраты. Один из двоюродных братьев Кручяну со стаканом в руке пытался разбить тягостное, скорбное молчание. Толика смешной чепухи не помешает…

— Ну, давайте выпьем, чтоб эта осень с нами была!.. А тебе, Ирина, здоровья, тебе и детям. И дам совет: не мучайся мыслями! От мыслей один вред, вот что я доложу. Мой дом у самого большака… Знаешь, где шоссе сворачивает к райцентру? Да речь не о том. Позавчера жена встала утром и жалуется: «Петря, голова болит…» — «Отчего, спрашиваю, женщина?» — «От мыслей», — отвечает. «Что за мысли тебя одолели? Вчера новый баллон с газом привез, картошки полный подвал, муку недавно смолол, какие могут быть мысли?» А она мне в ответ: «Гляжу на эти машины, мотаются туда-сюда… И как у них голова не кружится, от такой маеты?» — «Это у тебя голова кружится, — говорю, — потому что по ночам храпишь, и скажу, почему: каждый божий день в погреб мотаешься туда-сюда, с кувшином…» — «Что ты, — говорит, — Петрикэ, не смейся, с утра капли в рот не взяла. Только встану, звенит в голове: и как они умножаются, эти машины? Ни сна у них, ни отдыха…» — «Молодец, — хвалю ее, — надо записать твою мысль и в газету послать… Так они и размножаются, искусственно, фа! Как мысли в твоей черепушке». Она подумала, я шучу, обиделась, слезу пустила. «Как бы мне посмотреть, Петрикэ, на это скусственное?» — «Ну, говорю, раз плюнуть. Включи телевизор, поверни к себе задом, сними картонку, загляни внутрь». И пошла ведь, сердешная! Курочит телевизор, и вдруг слышу: «Петря, скорей иди, чудо!» Бегу к ней и что вижу? Мышиное семейство внутри! Поверите, глаза на лоб полезли — как их там током не долбануло? А жена чуть не плачет: «Где твое скусственное? Видишь, одни мыши. Скусственное хочу, покажи, Петрикэ!..» Смотрю, она совсем бледная, прямо больная. «Пошли, — говорю, — в больницу». И представьте, нашли у нее желтуху. Теперь думаю: как быть с телевизором? Что-то в последнее время и у меня голова побаливает да кружится… Только мыслей никаких.

Все это он на ходу выдумал, но от шутливой байки немного оттаяла вдова, заулыбались гости, и проклятый бочонок из-под вина с полосатым шлангом теперь не так бросался в глаза.

Женщины поняли больше того, что сказано, а проворные руки занимались привычным делом, как будто заворачивали в капустные и виноградные листья вместе с комками риса и фарша каждую удачную шутку… Казалось, чем меньше начинки оставалось в мисках, тем больше освобождались от скорби сердца. Успокоилась вдова Георге, лицо ее разгладилось: к ней пришли родичи, те самые, что прежде ее осуждали, что раньше чуждались этого дома, обходили стороной. Выходит, зря она на них обижалась и всегда может рассчитывать на их поддержку и дружеское участие…

— Благодарю вас, кум Никанор, — сказала она, — что не забыли, завернули к нам… А то знаете, как одной, — и протянула ему полный до краев стакан вина. — Угощайтесь, помяните Георге. И прошу, завтра тоже приходите.

Никанор поднял стакан, собираясь сказать прочувствованное, доброе слово о соседе Георге, так сказать, чтобы раз и навсегда покончить со всеми сплетнями и пересудами. В голове рождались искренние, горячие слова… Но в это время вдруг скрипнула дверь…

В комнату медленно вошла Волоокая-Руца, грех и проклятье покойного… Нет, это даже не было дерзостью, это было чистое безумие. Казалось, среди глубокой ночи петухи пропели зорю!.. Завтра же, при дневном свете, ее поступок вызовет бурю в селе. Где такое видано: человек лежит в гробу на столе, а в его дом вваливается любовница со словами: «Вечер вам добрый!»

Да, именно так — открыв дверь и замерев на пороге под столькими взглядами, Руца тихо, еле слышно, промолвила:

— Добрый вам вечер…

Никанор чуть не выронил стакан… «Это еще что за «добрый вечер», бесстыжая! — хотел он на нее прикрикнуть. — Какой злой дух привел тебя к нам в этот час? Все поуспокоилось, стихло, мать и хозяйка дома, выплакавшись у изголовья мужа, с гостями сидит, дети спят, луна светит, земля приготовилась принять нового гостя, и он ждет этой встречи, как утро — росы и солнечного тепла… Что за чертовщина такая, что за непонятная сила привела тебя сюда, женщина?»