Василе Василаке - Пастораль с лебедем

«Не будем докапываться, кто прав…» — думал каждый. «А я и подавно», — заключал Траян Николаевич, у которого, как обычно, разыгралось воображение. «Эта Гаага и вообще международные суды… Не хватало нам пропагандистских бумов! Тут план по сдаче под вопросом, а село Ааму заводит судебную тяжбу с бывшим нэпманом в присутствии двенадцати буржуазных заседателей! У нас село во главе с тремя председателями — сельсовета, колхоза и сельпо, а там заседатели с попом посередке, с распятием Христовым в руке. Причем, как пить дать, ни один уже в Христа не верует, а крест целовать придется… Да что целовать — и клясться над этим распятием!»

В голове у него замелькали версии, одна другой хлеще. А вдруг буланый украден? Взял наш передовик Василий да украл его из чужой конюшни, да хоть из соседнего колхоза! И ты, председатель сельпо товарищ Крэсэску, будешь клясться всеми фибрами души, что это сын твоей сельповской Лилии, которая числится на балансе мерином?! Сраму не оберешься на всю Евразию!

А вдруг Василий не украл, а как-то заполучил своего буланого? Вытащит лошадиный паспорт со всей жеребячьей генеалогией, а там и близко нет Лилии. Как это может случиться? Очень просто! Вдруг на полном серьезе, под блицами фотоаппаратов, из-за международных судейских кулис (а они, как всякие кулисы, таят неожиданности) выглянет другой цыган!.. Прямо посреди заседания высунет кудрявую свою головку, как чертик из табакерки, и начнет извиняться:

«Простите, опоздал я, попутным самолетом… Нет, не подумайте, я не террорист! Пожалуйста, документы, читайте… Все разборчиво? Да-да, личный посланник императора ромэнов всей земли, от Мадагаскара, знаете ли, до Скулянской рогатки города Кишинева, от Вулкэнешт и Будишоара до фиордов Норвегии. И я уполномочен заявить: не может быть никакого спора! Ибо буланый есть не что иное, как скромный подарок нашего императора Додона XXV почтенному Василию, прозванному Карусельником, Воскресеньем, Синилькиным и пр., который считается у нас великим ромэном…»

И кудлатый курьер опять станет перечислять, где живут ромэны — от фиордов Норвегии до Кейптауна и Огненной Земли, — и устроит из судилища митинг, пользуясь международной аудиторией: у цыган нет национального флага! «Господа, — скажет он, — примите меры, чтобы это ООН поскорее разрешило ромэнам вывешивать флаг. Уж хотя бы флаг, если не дают земли, чтобы основать родину с кладбищами. На худой конец хоть бы национальный гимн разрешили петь. Кому и петь-то, как не нам, ромэнам! А земля… Да где ее раздобыть? Земной шар, как торт, разрезан шоколадными извилинами границ, нам не разрешают пойти туда, где тепло, где поспел урожай и на праздниках ждут наших песен. Раз так, требуем утвердить нам атрибуты родины — гимн, герб, флаг. Если же и в этом откажут, пусть дают только великую, полную свободу, которая состоит в одном слове — передвижение. Мы будем идти через голубые извилины — Прут, и Днестр, и Одер, и Шпрее, и Дунай, и Миссисипи, и Черное море, и Красное, и прочие нынешние границы. Они стали теперь похожи на огненные моря и океаны — едва подойдешь к границе, перед тобой восклицательным знаком вырастает молодчик в зеленом берете, а за спиной дуло в небо: «Позвольте ваш заграничный паспорт!»

И возникает вопрос, неразрешимый для ромэнов: зачем на земле ветер? Наверно, чтобы сдул с глупых голов береты! А для чего на земле растут белые лилии? Чтобы мы во имя их передвигались! Ибо ради чего и бродим мы по свету, если не в поисках вечной красоты? Правда, за три тысячелетия скитаний так ее и не нашли, но отчаиваться все ж не стоит, хотя и надеяться тоже не очень-то следует, ибо все течет, все изменяется, и для смертных куда материалистичнее пророк, чем лично бог…

Василия застал врасплох ворошиловский указ — дескать, пора в СССР цыганам жить оседло… И мы сжалились над ним, господа, и послали в подарок буланого, дабы утешить его скитальческую душу, раздираемую тремя женами, четырьмя любовницами и кучей сопляков…»

Траян Николаевич поглядывал, как Василий подписывает договор и прячет половину квитанций, как колоду замусоленных карт, за пазуху (другую половину он сдал председателю сельпо). Председатель улыбался в усы, созерцая мирную картину после бурных гаагских дебатов. Правда, усов Траян Николаевич не носил, но выражение существует… Он был полон решимости осуществить указ Ворошилова об утверждении оседлой жизни цыган. Поэтому и оставлял Василию буланого, теперь-то он со своим тарантасом никуда не денется.

Траян Николаевич потирал руки, он представлял, как со временем воздвигнет в Ааму комиссионный магазин и специальную контору утильсырья с внушительным штатом, с транспортом…

«Воистину, я — Перикл в Ааму… А он, Василий, мой Фидий». И по-отечески обратился к нему:

— Василий Иванович, скажите, были у вас еще какие-либо разногласия с сельпо? Или с его руководством? Как вы полагаете, можно их избежать в дальнейшем?

Тут Василий понял, что Траян Николаевич на его стороне, и твердо заявил:

— Не мешать! Попрошу не мешать общему делу всякими внеплановыми планерками и производственными летучками! А то меня спросили: «Василь!.. Каково твое представление и мнение о нашем новом председателе сельсовета?» Я ответил: «Да здравствует», это вы, в едином лице.

Траяна Николаевича потрясло, как по-наполеоновски он это произнес. Ни дать ни взять — неистовый корсиканец в день свержения Директории. Председатель опять заулыбался: «Смотри ты, шельма, и какой деловой!» А тот продолжал:

— Аамуское сельпо не в состоянии обеспечить меня синькой, вот недостаток в моей коммерции, у них нет ни производственных мощностей, ни деловых торговых связей, а наш долг — предоставить местному трудовому люду взамен утильсырья синьку и дрожжи в ассортименте.

Все переглянулись, а Траян Николаевич с подозрением посмотрел на Синькина: «Ишь как кроет терминологией, а? Где только набрался — производственные мощности, ассортимент… И где достает эту свою синьку? Может, уже сам, дома алхимию развел? В высшей степени странно…»

Самого Синькина, казалось, меньше всего заботило их удивление.

— Так вот, вместо дрожжей и синьки наша дорогая потребкооперация во главе с глубокоуважаемым Петром Ивановичем Крэсэску пусть отпускает за наличный… — Василий выдержал весомую ораторскую паузу, — пусть отдают за наличный расчет весь тюль, который поступает в магазины Аамуского сельпо.

Опять последовал быстрый обмен взглядами, и вот уже нос из чужой кожи ожил фиолетовой краской: «Новое дело затевает, авантюрист? Заполучил жеребца, так скоро всю торговлю к рукам приберет? Товарищи, тут что-то не так — зачем к дрожжам и синьке тюль? Или он хочет переименоваться в Тюлькина?»