Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Осушив стакан, он добавил:

— Так-то вот, трех царей и двух королей старик пережил! Царства потом тю-тю, пошли прахом, а он царям вслед ручкой сделал: привет! Зато каждому послужил верой и правдой. Две войны отвоевал, на первую мировую его парнем забрали, на вторую с двумя сыновьями ушел, а вернулся к старухе один. И сколько помню, был он как малое дитя — сам злиться не умел, и на него никто сердца не держал.

Новый хозяин старикова дома, Петраке, слушал и кивал, Гаврил подливал, не скупясь, в стаканы, — подходящий сосед попался, они с ним будь здоров как заживут! Сразу видно, работящий и себе цену знает: дом купил — не мешкая за забор принялся, не то что Костэкел, птичка божья, ветер в поле…

— Да и после смерти смотри ты, как всем угодил! — повернулся он к двоюродному правнуку Костэкела. — Какой сторож из деда вышел, а? Никто вроде после него и не умирал…

Новый сосед поднес было стакан к губам да так и замер: что за сторож из покойника? Видно, в этом селе любят пошутить, Петраке купил здесь дом под дачу, будет с семьей наезжать по выходным. Он отхлебнул глоток и чуть не поперхнулся.

— Как вы сказали, сосед?

Единственный наследник Костэкела, Аурел, который и продал домишко деда, усмехнулся:

— Поверье у нас такое: кого хоронят последним, тот подряжается в сторожа на кладбище, бдит над душами усопших. Ну, явится он на тот свет — для начала, как водится, встретят-приветят: «Здоров, новобранец, в нашем полку прибыло!» А потом отчетец с него стребуют: доложи, мил человек, как люди живут-поживают. Земля по-прежнему на трех китах стоит или чем новеньким позабавишь? Тоска зеленая у них там, баде Петря. У нового охранника какая задача? Надо упокойничков на месте удержать, а то разбредутся кто куда и начинают куролесить, по дымоходам шастают да кирпичи на головы скидывают. Дед-то мой мастак поговорить, небось расписал на все лады: славно у нас в Бычьем Глазе, потому и засиделся в живых сотню лет без малого…

— Хе-хе, Костэкел для усопших еще тот подарочек! — засмеялся Гаврил. — С молодости среди больших людей отирался: плюс-минус, дебеты-кредиты, все отчеты под рукой… Ей-богу, задаст он им жару. «А подать сюда молодого Субцирелу! — потребует главбух. — Помер, деточка? Помер. Но зачем, скажи, зажилил три тысчонки? Копали у тебя во дворе новый погреб — хрясь! — лопата об корчажку, а среди черенков одна труха. Сгнили твои денежки, чахотка ты ходячая. Сначала ведь легкие в себе сгноил, Субцирелу-скупердяй, жалел тратить кровные свои на врачей…»

— Неужто вместо тыщи труха? — всплеснула руками новая хозяйка забора, горожанка. Она только что вынесла из дому миску с дымящимися плацинтами и прислушивалась, потчуя работников. — Шутите, сосед…

Аурел поерзал на завалинке, подвинулся:

— Мэй, да у наших упокойных сейчас, поди, слюнки текут — не забыли, бедолаги, какой дух от плацинт… Пальчики оближешь!

— Да что уж, все бы вам смеяться… — Хозяйка сияет: угодила гостям.

— А ну, красавица, присядь-ка с нами, оп-ля!

Гаврил подхватил ее под руку, усадил рядом:

— Забор мы тебе отгрохали? Стало быть, все обиды побоку — первое дело для соседей!..

Дивится хозяйка местным обычаям — покойник пасет души как отару овечью на выгоне, а сама знай подкладывает в тарелки. Ой, капнула на фартук, раздавленной черешней расплывается пятно, солью поскорей присыпать…

— Так-то, значит… Говорим, братцы, говорим, — посерьезнел Гаврил, — а и вправду ведь никто не помирал после моша Костэкела. Я к чему это? Хорошо живем!.. Так хорошо, что над смертью подшучиваем. И это тоже неплохо, норов у нее такой: не бойся костлявой, и она тебя не тронет.

Не заметили соседи, как умяли полную миску плацинт, осушили два кувшина вина, болтая о том о сем, и под конец опять старика вспомнили: прожил он, душа голубиная, девяносто шесть лет и три месяца, а все дитя дитем казался, до седых волос звали его ласково — Костэкел, словно кроху-ползунка.

Лет с шестнадцати служил он за харчи у попа, присматривал за хозяйством, управлял его наделом в тридцать десятин, продавал в церкви свечи из поповского воска. Со временем приноровился стучать костяшками на счетах, грамоте выучился, привык копаться в поминальных книжицах да церковных отчетах. Скинули царя, и у Костэкела зашелестел гроссбух под мышкой: он уже счетный работник Крестьянского банка. Денег в том банке отродясь не водилось, зато высились груды бумаг — векселя, акции, счета, аккредитивы и прочая цифирь, в которой, надо признаться, Костэкел поначалу мало что смыслил. Вскорости Крестьянский банк ликвидировали, а его произвели в финагенты… Вот так полегоньку, тихой сапой, от церковного служки до налогового инспектора с лукавой улыбочкой:

— Есть деньги, нет денег — пожалуйста денежки. Здрасьте! Как у нас с налогами? Не придется королю докладывать, чтоб свои выкладывал?

Пришел сороковой год, и дед Костэкел не унывает: он кассир, живые деньги на руках, а не бумажки, не леи с королевским профилем — хрустящие рублики из далекой юности, на сей раз потекли они от доходов сельской кооперации, которая начинала в сороковом с лавчонки, а к семидесятому обзавелась девятью магазинами и шестью буфетами.

За тридцать лет мош Костэкел сделал круг по сельповской конторе, посидел за каждым из четырех столов, от простого кассира поднялся до бухгалтера, причем главного! И учетчиком поработал, и счетоводом, но, к удивлению многих, сколько ни велось за эти годы денежных счетов-пересчетов, начислений и выплат, никто с ним не повздорил, а сам он только добродушно посмеивался. Костэкел так сжился со своим главбуховским столом, что когда надумал выйти на пенсию, его не хотели отпускать.

— Дед, — сказал Костэкелу председатель правления, — без тебя заведутся у нас всякие шахер-махеры, сам знаешь. Больно жаден стал народ до сытой жизни. Видал, кого присылают из молодых? Потерпи немного, с тобой я за тылы спокоен. Лет через пять и мне на пенсию… Давай вместе досидим, чтоб без сучка-задоринки, а?

— Служи и помалкивай, Алион, страна в тебе нуждается, — ответил ему старик. — Что ты равняешь свои пятьдесят шесть от роду с моими — семьдесят четыре на службе? А сколько из них я бесплатно оттрубил? Помнишь церковь? А Крестьянский банк? Что там за доходы, прости! Будь они неладны, эти банки. Теперь наш район построил себе лестницу. Ты видел эту египетскую пирамиду? — Он огорченно махнул рукой. — Цемент им девать некуда, скоро мы его в борщ станем сыпать…

Председатель похлопал его по плечу:

— Хочешь напоследок лестницу разворотить?

— Какому-то англичанину пришла фантазия приделать льву крылья, а мы и рады… — вздохнул Костэкел. — Сколько себя помню, у банка одно на уме: побольше ступенек для параду и эти крылатые львы у входа. — Старик печально покивал головой: — Знаешь, Алион, банк — это элеватор с нулями… Пора мне, тикают мои часики, много натикало.