Эдуард Лимонов - Коньяк Наполеон (рассказы)

— Не знаю, — сказал я. — Сведи ее к ветеринару.

Apartment напоминал гараж. На полу и на потертых поверхностях многочисленных диванов и пуфов покоились маслянистые части внутренностей автомобиля. Происхождение потертых диванов и пуфов было мне понятно — Шнеерзон свозил домой все, что выбрасывали его меняющие места жительства клиенты. Обилие же деталей автомобиля требовало разъяснения.

— Ты что, по совместительству теперь авто ремонтируешь?

— Хагэ-гэ-гэ, нет, Лимон! — Он выхватил из хаоса на подоконннике половину Big Mac и впился в слоеную мякоть, сплющивая ее. Майонез стек с обреза губ на подбородок.

— Ко мне тут парень приходит мотор перебирать. Хороший мотор. От старого студебеккера. Помнишь студебеккеры в послевоенных фильмах? Мотору износа нет. Навеки сделано. — Он прожевал. — Поставлю мотор на truck. Старый кузов купить можно задешево. Главное — мотор… Пошли… Бери вон тележку у стены…

— А на хуя ты держишь их в apartment?

— Чтоб не спиздили, я же тебе объяснил.

Ясно стало, что если он не мог притащить truck в apartment, то счастлив был хранить в нем хотя бы четыре доски на подшипниках.

— Где у тебя туалет, Леша?

Он все еще жевал, посему показал головой. Туалет у него был в одном помещении вместе с ванной. В ванне, наполненной керосином, лежала груда ржавого железа. Я догадался, что это была основная часть знаменитого мотора «Студебеккер». Муть от растворенной ржавчины не позволяла увидеть очертания мотора. Лишь высовывались из едкой жидкости завитые, как у самогонного аппарата, трубы.

— Ванную загадил, никогда не отмоешь, — констатировал я, выйдя в living-room.

— Чистюля ты, Лимон… хэгх… Я же засранец. Мне положено быть засранцем. Каждому свое.

— Но ты уж слишком. Девушку, например, пригласить к себе захочешь. Она же испугается и сбежит немедленно.

— Не сбежит, я ее — за жопу, — захохотал он. — Ко мне ходит тут одна пуэрториканка… Мария-Долорес. Не сбегает.

Я взял тележку, и мы пошли вон из apartment. Я попытался представить себе голого Шнеерзона, но тотчас пожалел себя и попытался представить Шнеерзона в трусах… Но даже Шнеерзон в трусах был необыкновенно противным зрелищем… Потому, когда, садясь с ним в кабину truck, я попытался представить себе Марию-Долорес, она вышла из мастерской моего воображения пропойцей старухой с деревянной ногой. А вообще-то пуэрториканки бывают необыкновенно красивыми. Когда они молоденькие.

Познакомившись с Дженни Джаксон, я совсем перестал видеть русских. Я как бы перешел в следующий класс жизни (или в другую школу). Они все, и Шнеерзон среди прочих, судя по всему, никуда не перешли, остались в том же классе, в той же школе. Однажды я увидел на Бродвее сутулого Леню Косогора. В новой шляпе и плаще, с галстуком, Косогор выглядел принарядившимся. Занятый рассматриванием мира сквозь очки, Косогор меня не заметил, прошел мимо. Бывший узник Гулага помог мне выжить в самые тяжелые времена, я испытывал к нему теплые чувства, я его выделял, потому я последовал за ним и на углу 47-й и Бродвея схватил его за плечо.

— В бордель идете, comrad Косогор?

— Ты? Уф, чокнутый, испугал как…

— Кого боимся, comrade Косогор?..

— Задумался я, вот что… А ты где же это пропадал столько времени? Говорят, ты подженился, бабу богатую себе нашел…

— Глупости говорят ваши корреспонденты. Американку нашел, но не богатую. А вы очень спешите, Леня? Может, зайдем куда-нибудь, выпьем по drink и попиздим?

Он шел на собрание литературного клуба! И это он, Косогор, был инициатором создания клуба. Я знал, что узник Гулага имеет литературные амбиции, однако думал, что он от них навеки избавился, промучившись в свое время целый год с одним-единственным рассказом. Разумеется, рассказ был из жизни Гулага. В тот мучительный год Косогор понял, что писательство не такой легкий хлеб, как ему казалось. До этого он порицал меня и мои произведения. «Вот я когда-нибудь сяду и напишу. У меня опыт — вам, бумагомаракам, и не снился такой опыт. Я больше, чем Солженицын, сидел. Десять лет, от звонка до звонка. Уж я напишу, так напишу… Это ты все о пизде да о пизде, серьезные книги нужно писать, о серьезных вещах». «Пизда — очень серьезная вещь, Леня, — отвечал я ему. — Очень серьезная». Я не сказал ему, однако, что талант не измеряется количеством лет, отсиженных в лагере.

Мы зашли в бар у 49-й. Мне там не понравилось — слишком бедно и воняло плохо, я уже привык с Дженни к более приличным местам, но он не хотел пропустить свой литературный клуб, посему мы сели, по-быстрому заказав, он — сладкого ликерчика, я — виски «J&B».

— Надо же, понимаешь, жить культурно, — сказал Косогор, пусть мы и в дикой стране. Вот я и придумал этот клуб. Собираемся два раза в месяц, обсуждаем текущую литературу. Высказываем мнения…

— И пьете водку, — подсказал я.

— Нет, что ты, водки не пьем. Все очень серьезно. Сегодня вот книгу Аксенова обсуждать будем… Ты читал?

— Какую книгу-то? Как называется? Он много книг написал…

— «Обрыв»? Ой, нет, что я… «Отрез»?

— «Отвал». — Я расхохотался. — Потом вспомните, расскажите лучше, как ваши дела. Все для фирмы «В&В» трудитесь?

— Да, все для Барни шурую, ну их на хуй с их фирмой. Надоело… — Он отглотнул ликер. — Ох, хорошо, сладенько… Как раз стариковский напиток.

— Что ж это вы себя в старики уже? Вы еще ничего совсем. Небось по бабам ходите вовсю.

— По бабам — это не проблема… Сны вот, блядские, мучают. Симферополь, приятели… Или вдруг лагерь начинает сниться. И самое странное, что весело так снится, исключительно цветными снами. — Он рассмеялся. — Я даже проспал несколько раз на работу из-за этих блядских цветных снов. И Валерка, сука подлая, сыночек мой, от меня свалил. Живет с бабой старше его. Так что меня и разбудить некому.

— Купите будильник.

— Купил, ни хуя не помогает. Проснусь, звон выслушаю и опять засыпаю… Теперь, слава Богу, Лешка Шнеерзон моим соседом стал. Так он меня утром будит. Ему один хуй, он рано встает, сумасшедший ведь, все о потерянных деньгах думает.

— Вы что, на Верхний Бродвей переселились?

— Я? Я еще с ума не сошел — жить с пуэрториканскими бандитами. Лешка к нам в «Асторию», в наш дом переселился. Квартира на моей площадке освободилась. У нас теперь вся площадка — русские.

— Засрал небось вам уже всю площадку…

— Да, засранец он необыкновенный. Но зато с ним спокойнее. Он же здоровый буйвол. Мы теперь круговую оборону держать можем. От любой банды отобьемся.

— Вы же мне говорили, что у вас в «Астории» спокойно.

— Так и есть, спокойно. Но на всякий случай иметь такого соседа, как Лешка, никогда не мешает. Он же наглый, как танк. Теперь еще револьвер себе купил. Злой только стал, money на блядском траулере потеряв.