Каваи Стронг Уошберн - Акулы во дни спасателей

— Он ушел той же дорогой, какой ходит всегда. — Кауи только плечами пожала, когда мы ее спросили.

Было поздно. Мы хотели, чтоб ты был дома. И отправились той же дорогой. Повернули за угол, пересекли улицу и двинулись по неровной тропинке, тянувшейся за покосившимися изгородями, убегавшей в открытое поле. В канаве слева пенилась бурая вода, проволочный забор вдалеке смотрел на захламленные задние дворы автомастерских и промышленных складов. Запах тунца расцветал над тропинкой, уходившей прямиком в дальнюю рощу. По обочинам высились пирамидки из камней, каждая следующая новее предыдущей. Впрочем, там были не только камни, пирамидки щетинились и блестели деталями велосипедов, потрохами автомобильных моторов, выброшенными коленами труб. Некоторые уже поросли сорняками.

— Что это такое? — спросила я у твоего отца. Он опустился на корточки возле пирамидки.

— Похоже на могильные курганы, — сказал он, и я уже знала, что он так ответит.

— Оги, — сказала я.

— Он где-то здесь, — добавил твой отец.

Твой отец повернулся к деревьям в конце тропинки. На промышленных складах с визгом резали металл, швыряли на землю поддоны.

Мы пошли по тропинке, через равные промежутки нам попадались курганы, невысокие, до колена, горки камней и металлолома. Последнюю горку перед рощей венчал полузарытый синий пластмассовый робот, каких ты делал на своих невероятных уроках физики в Кахене. Выгоревшего на солнце робота испещряли звериные отметины.

Я наклонилась и потрогала его.

— Это робот Найноа, — сказала я твоему отцу. Изнутри на руках робота, казалось, запеклись капли крови. От каменистого кургана пахло чуть-чуть сырой старой кожей и гнилой тряпкой.

— Там сзади, по-моему, были вещи из нашего гаража, — ответил твой отец. — Я заметил старые детали с его первого велосипеда.

Мы стояли на самом краю рощи, только еще не вошли. У меня закружилась голова.

В роще оказалось не настолько темно, как я ожидала, сквозь низкую листву пробивалось солнце. Чем глубже мы заходили, тем сильнее у меня кружилась голова, дурнота словно сбегала из черепной коробки в грудную клетку по горлу и позвонкам. В глазах туманилось, плыло, я распахнула их шире и ухватила твоего отца за руку, точно боялась, что переполнюсь чувствами и уплыву.

Мы остановились. На другом конце рощи виднелась поляна, ты сидел на траве, облокотившись на согнутые колени, и перебирал пальцами между ног, как будто ждал, что тебя вот-вот заберут после школы.

— Слава богу, — сказал твой отец. — Я думал, он там дрочит.

Я шикнула на него, но твоего отца разве уймешь.

— Да ладно, чё такого, кое-кто из моих друзей раньше тоже это самое. Я тебе рассказывал, как Джон-Джон попробовал с собачьим…

— Оги, заткнись.

Сверху послышался шум. В прогалину меж деревьев юркнула дрожащая темная тень и, хлопая крыльями, шлепнулась кувырком на землю рядом с тобой. В воздух взметнулось перо. Тень приподнялась — это была сова — и потащилась к тебе, дернулась несколько раз неловко и наконец обмякла у твоих ног, клювом вверх. Мы видели, как поднимается и опускается ее грудка, все медленнее и медленнее.

Ты закрыл глаза и возложил ладони на сову.

— Он что… — начал твой отец.

Дыхание совы все замедлялось. Легкое, точно тонкий листок бумаги. Ты поморщился, напрягся, по твоей щеке катился пот. Меня снова охватила дурнота. Я была невесомой, я была в небе, махала руками, только это были не руки, а жилистые мышцы и парящие полотнища оперенных крыльев. Я взмыла в небо, в безоглядную его синеву, бугристые гребни Коолау подо мной становились меньше и меньше. Кругом был только воздух, обрамленный золотым светом, я устремилась к солнцу, точно на самом быстром лифте, поднималась, расправив крылья, и наконец все, что я видела, лопнуло, как мельчайший пузырек.

Я снова очутилась в роще, возле твоего отца, сова под твоей ладонью перестала дышать. Продолжая сидеть, ты приподнял птичье тельце за крыло и швырнул на траву. Сова упала, неуклюже вывернув скрюченную лапу.

— Черт! — крикнул ты дрожащим, осекающимся голосом, нормальным мальчишеским голосом. Обхватил руками голову и зарыдал.

— Не надо! — Твой отец с шумом выпрыгнул из нашего укрытия, я не успела его остановить. — Не надо!

На его крик ты обернулся, весь красный и в соплях. Отец направился к тебе, но ты отпрянул.

— Не трогай меня, — предупредил ты, и твой отец застыл, наклонившись и протянув руки, чтобы тебя поднять. Наши с тобой глаза встретились и разошлись; я перевела взгляд на сову. Из кучки перьев торчало вверх крыло, налетавший ветерок ерошил пучки пуха. Как ни странно, мне было ничуть не грустно, меня переполняло эхо того, что я почувствовала и увидела перед этим, золота и высоты.

— Мы всего лишь хотели убедиться, не случилось ли с тобой чего, — сказал твой отец.

Ты встал, подошел к сове.

— Найноа, — проговорила я, потому что ты показался мне маленьким и словно в чем-то виноватым, темно-каштановые волосы были короче, чем у брата, ты тогда причесывал их на косой пробор, и на тебе по-прежнему была белая школьная футболка поло и темно-синие брюки, правой рукой ты держался за бицепс левой, вытянутой вдоль тела. — Все хорошо?

— Ну конечно, — ответил ты, и тут я заметила лопатку — наверное, ты принес ее из нашего гаража. Ты выдернул ее из земли и принялся копать.

— Тебе помочь? — спросил твой отец.

— Вы мне не поможете, — ответил ты.

И твой отец вернулся ко мне. Мы не стали смотреть, как ты копаешь. Подумали, что это будет неправильно.

Мы ждали неподалеку от рощи, возле одного из курганчиков.

— Ты что-нибудь там почувствовал? — спросила я Оги.

— Я как будто летел, — ответил Оги. — Прямо на солнце.

До меня наконец дошло, что мы увидели и почувствовали.

— Господи, Оги, сколько же времени он видит такое? И делает такое?

Мне хотелось пересчитать эти могилки, понять, со сколькими животными ты прожил их последний вздох, сколько раз пытался что-то изменить и терпел поражение. Сколько всего ты перечувствовал и перевидал без нас, снова и снова упираясь с разбега в стену. Как же глубоко мы заблуждались, думая, что сумеем тебе помочь, направить на предначертанный тебе путь, — заблуждались, когда просили тебя потрудиться ради нас, в нашем доме, когда оставляли тебя в распоряжении отчаявшихся соседей, когда рассказывали тебе, кем тебя считаем. Все это развернулось передо мною, пока мы стояли у рощи.

— Я беру что под руку подвернется, — произнес ты. — Если не хватает камней. — Ты подошел к нам сзади, пока мы стояли в задумчивости. Тебе было что нам сказать, и неважно, спрашивали мы или нет, — ты говорил не умолкая. — Это собака, — ты махнул лопаткой на могильный холмик, — какая-то дворняжка, я не понял, что за порода.