Каваи Стронг Уошберн - Акулы во дни спасателей

— Чего тебе? — спрашиваю я.

— Он умер? — спрашивает она.

— Да, — выпаливаю я, изумляясь тому, как быстро отвечаю. — Умер.

Слова повисают в воздухе.

— Ясно, — говорит Вэн и пальцем, как дулом пистолета, тычет в висящие на шее наушники. Там кто-то щебечет, будто колибри возле сиропа. — Слышала эту песню? Тебе точно понравится.

Я мотаю головой: нет, не слышала. Вэн снимает наушники с шеи и надевает мне на голову.

Это Коммон [129] Лонни Рашид Линн-младший (р. 1972), он же Коммон, – американский актер и рэпер. “Сводишь меня с ума” ( Drivin’ Me Wild ) – песня с альбома Finding Forever (2007), записана при участии певицы Лили Аллен. , “Сводишь меня с ума”. Я слышала ее. Но Вэн об этом не говорю, заглатываю наживку, пусть скользит по строчкам Коммона пронзительный голос Лили. Я принимаюсь кивать в такт, свешиваюсь набок, теперь я в атмосфере Вэн, так? Я закрываю глаза, сейчас они мне не нужны. Есть лишь ее запах, наушники обнимают музыкой мою голову. И всё. Когда трек заканчивается, я говорю:

— Хорошая песня.

— У меня есть весь альбом, — отвечает Вэн. — Помнишь предыдущий?

— Помню.

Мы возвращаемся к домашней работе, царапаем ручками бумагу, щелкаем клавиатурой, шелестим страницами учебников. Наушники так и не надеваем. Доделав задания, я встаю и иду к холодильнику под моей кроватью-чердаком. Достаю молоко, которое стащила из университетской столовки, заливаю последнюю оставшуюся порцию дешевых хлопьев и сажусь по-турецки в центре ковра.

Едва я принимаюсь хрустеть хлопьями, как Вэн выходит из-за стола и садится на пол рядом со мной. Кивает на тарелку. Я отдаю. Вэн засовывает в рот ложку хлопьев и возвращает мне тарелку; пальцы наши бегло соприкасаются. Я зачерпываю ложку хлопьев, жую, глотаю и снова протягиваю ей тарелку. Она берет ее обеими руками, набивает рот хлопьями, отдает мне тарелку. Ложка звякает о фарфор. Я снова зачерпываю хлопья, подношу ложку к губам и чувствую вкус Вэн. Ее тепло. Ее аромат. Я глотаю все вместе — молоко, хлопья, ее. Мы словно творим молитву.

— Окей? — спрашивает Вэн.

— Окей, — отвечаю я.

Я так и не прочувствовала смерть Ноа. По крайней мере, как должна была бы — тяжело, драматично. До самой этой минуты. Переживание обрушивается на меня, точно поднявшаяся во всю свою высоту волна на берег. Господи Иисусе, его больше нет. Он ушел навсегда. Мы никогда уже не позвоним друг другу, он не будет умничать и меня раздражать. Не будет живой связи меж тем, какими мы были в детстве, с ханабата под носом, забудется, как вместе читали и смеялись, лежа на диване. Не будет больше иллюзии, будто все это может вернуться или повториться в будущем, только сильнее и ярче. И мама с папой не будут сиять от гордости — пусть не за меня, но я хотя бы могла немного погреться у разведенного другим огня. Никогда, никогда, никогда. И меня однажды не станет. И всех, кого я люблю. Ничего.

Эта мысль меня оглушает. Я едва не роняю тарелку, но Вэн подхватывает ее, и наши руки встречаются. Уверенно и сильно.

— Ой, — только и говорю я. Едва ли Вэн это слышит. Я не хочу, чтобы она убирала руки.

Она и не убирает.

Ощущение потери не проходит. Становится такой же частью меня, как все остальное. Но отдаваться ему некогда. Я день-деньской занята, выкарабкиваюсь из ямы прошлого семестра, становлюсь лучшей в группе по термодинамике, пару раз выбираюсь полазить по искусственным скалам с Хао, Катариной и Вэн. Несколько недель спустя, на выходных, мы все вчетвером несемся поздно вечером на велосипедах. Туман липнет к щекам и ко лбу. Дорога пульсирует сквозь руль. Мы хохочем, вопим, мчимся по улице во весь дух, словно нас только что спустили с поводка. В некотором смысле так оно и есть: Вэн принесла пакетик кокса, у Катарины мы выпили пива и решили поехать на велосипедах на вечеринку к знакомым. Мы бродим по дому, гулко ухает музыка, в тесных углах лопочут хриплые голоса, время летит, я словно парю над собственным скелетом.

В доме полным-полно незнакомого народа, но много и тех, кого мы знаем. По крайней мере, в лицо. Но хоть мы и знаем их в лицо, люди за этими лицами… как бы это сказать… На таких вечеринках все будто одинаковые: стремятся принять красивую позу, красиво одеться, сделать красивую фотку. Всем хочется, чтобы вечеринка прошла идеально, а так никогда не бывает, и они пробуют еще раз, да? Снова и снова.

Мы наталкиваемся на других гостей, находим наши места, в доме и снаружи. Мы танцуем, пихаем друг друга локтями, бедрами, пьем то, что принесли с собой в рюкзаке, дружно вываливаемся на улицу из задней двери.

Вообще-то мы планировали вчетвером вернуться к Катарине и продолжить гробить здоровье — выпить еще пива, посмотреть кино. Но когда появился трезвый водитель, они уехали без нас. Мы с Вэн опять вдвоем, окей, от выпивки кружится голова. Она снова такая, как после той вечеринки с вином и потом в туалете, а то, что Вэн сказала, будто не чувствует ко мне того же, что я к ней, кажется ошибкой: настоящие мы сейчас. Да, я будто бы оживаю, пусть немного. После бури, бушевавшей во мне из-за смерти брата.

Я беру Вэн за руку. К моему удивлению, она сжимает мою ладонь.

— У тебя рука теплая, — говорит она, пьяно покачиваясь.

Не знаю, кто из нас кого ведет, или мы обе ведем друг друга, но только мы вместе возвращаемся в дом.

Внутри пахнет мятой и окурками. Свежеразрезанным лаймом и пролитым пивом. В коридорах толпится народ. Наверное, все смотрят на нас, как будто догадываются, что между нами, почему мы держимся за руки, но мне плевать, окей? Мы снова на танцполе, сжимаем друг друга в объятиях. Потом на кухне, где разорванная пачка чипсов из тортильи клонится в лужицу на крытом формайкой столе. Достав из-за раковины две стопки, наливаем друг другу водки. Я не чувствую вкуса, потому что перед этим мы успели занюхать дорожку. Со столика в ванной. Мы снова танцуем, моя нога между бедер Вэн, ее нога меж моих. Потом поднимаемся по скрипучим ступенькам, которые отбрасывают нас на стены и перила. Навстречу нам спускаются трое или четверо, но мы протискиваемся наверх. Находим пустую комнату с кроватью, одеяло и простыня наполовину задраны, посередине матраса мокрое пятно.

Мы оглядываем комнату, поворачиваемся то к одной стене, то к другой, словно на смотровой площадке.

— Та последняя стопка, — говорит Вэн. — Я не чувствую. Не чувствую себя. — Она хихикает. Тычет пальцами в свои щеки, в губы, и когда дотрагивается до губ, они выпячиваются, я вижу линии, изгибы, до чего же они розовые.

Я со смехом тоже тыкаю пальцем в ее щеки. В полумраке моя смуглая рука кажется такой темной на фоне ее кожи. Я тянусь к Вэн, облизываю ее губы. Растрескавшиеся, соленые, выпуклые, они воняют. Но Вэн приоткрывает рот и принимает меня. Наши влажные губы встречаются. Я чувствую ее вкус, говорю себе: такой ты ее запомнишь.