Мария Метлицкая - Високосный февраль

Обед и сон – вот с этим все было отлично. Маша спала как сурок, а после сна торопилась в лес. В четыре наступали ранние зимние сумерки, но от белейшего снега на улице было вполне светло. Легкий морозец слегка румянил Машины бледные щеки и радовал. Она шла по тропинке и глубоко и громко дышала: вдох – выдох, вдох – выдох, чувствуя, что становится легче. Как будто с плеч, груди и спины кусками отваливались, спадали тяжелые куски штукатурки. Отступала ноющая боль в груди, расправлялись легкие, светлела голова. Устав, она присаживалась на лежащее дерево или плюхалась в мягкий сугроб. Обратно шла медленно, чувствуя, что силы быстро покидают ее. Она все еще очень быстро уставала, но и понимала, что сил прибавилось – разве еще месяц назад она могла бы пройти такое расстояние?

Зайдя в номер, Маша быстро скидывала с себя влажные брюки и куртку и тут же залезала под горячий душ, а после ложилась в кровать под одеяло и смотрела на часы – ждала ужина. «Проголодалась, – удивлялась она. – Как давно я не испытывала чувство голода».

С мамой и Митей разговаривала по вечерам коротко. Маме давала скупой отчет:

– Да, плавала. Да, на массаже была. Да, съела кашу и выпила сок. На обед суп. Какой? Да я не помню, господи! Разве это так важно? Кажется, грибной. Или рыбный.

Мама расстраивалась, подозревая дочь во вранье – наверняка суп не ела, иначе запомнила бы. Как может человек забыть то, что было пару часов назад?

А Маша и не думала врать – она и вправду съела суп. И вправду забыла какой. Так с ней бывало.

По вечерам, через день, в пансионате крутили кино – конечно, старые и добрые советские комедии. Маша смотрела их с удовольствием.

И вообще эта размеренная, монотонная и однообразная жизнь ее умиротворяла. Она чувствовала, что почти смирилась с дурацким расписанием, еще более дурацкими санаторными правилами и даже исполняла все если не с воодушевлением и восторгом, то точно без охов и вздохов.

Митя рвался к ней – правда, говорил об этом осторожно, деликатно, не навязываясь:

– Мань, как я соскучился.

Но она по-прежнему не приглашала его, отвечала сдержанно и немного рассеянно:

– Да-да! Я тоже, Митенька. Но пока подожди, а?

Митя соглашался. Здоровье и Машин душевный покой – это главное. Зато выговаривала мама:

– Твой эгоизм, Маша, мне известен как никому. Ладно я, меня ты видеть не хочешь, хотя мне это странно! – В голосе явно звучала обида. – Но Митя? Зачем ты отталкиваешь его? В чем он виноват? Митя – святой человек и замечательный муж. Не хотела тебе говорить. – Ирина Борисовна сделала паузу, потом решительно продолжила: – Ты не понимаешь, что играешь с огнем. Молодой, симпатичный и успешный мужчина и не очень здоровая, постоянно раздражительная и капризная жена. К тому же отвергающая его! Призадумайся, Маша, к чему все это может привести. И сделай выводы.

Маша ответила сухо и коротко:

– Если так, значит, так тому и быть. От судьбы не уйдешь. Значит, еще одно предательство. Ничего, я привыкла. Переживу как-нибудь. Знаешь, мне казалось, что брак – это и в горе, и в радости. А если нет…

Мама перебила ее:

– Да какое у тебя горе, господи?

В общем, повздорили, и Маша обиделась. Но понимала – мама права.

Как-то в бассейне женщина из отдыхающих поделилась с ней информацией – оказывается, в этом городке есть свой театр. Да-да, настоящий драматический театр! Кстати, довольно известный. И даже назвала фамилию известного московского актера, когда-то игравшего в этом театре.

Маша удивилась и вечером того же дня отправилась на разведку – в конце концов, надо проветриться – засиделась. Скоро совсем одичает в своем любимом лесу. Городок оказался довольно симпатичным – по крайней мере его центральная часть. Все как обычно: центральная площадь, двухэтажный, недавно отстроенный торговый центр, старый рынок и несколько кафешек по кругу. Маша побродила по торговому центру, зашла в кофейню и выпила чашку кофе со вкусной булочкой с изюмом – как из детства. А уж потом отправилась к зданию театра – идти всего ничего, минут десять. Дороги и тротуары были не чищены – народ пробирался по сугробам и колдобинам, матеря местную власть.

И вот здание театра – обычное, типовое. Сразу видно, что театр.

В кассе сидела пожилая женщина и с любопытством оглядывала залетевшую пташку. Перед ней стопкой лежали билеты. А вот желающих приобрести их не было.

Маша разглядывала афишу: Горький, «На дне»; Чехов, «Три сестры»; Горин, «Забыть Герострата». «Ого! – усмехнулась она. – Ну просто как в столице – тот же репертуар».

– А что сегодня дают ? – с чуть пренебрежительной ухмылкой обратилась она к кассирше.

Та важно насупилась и с гордостью отозвалась:

– Сегодня у нас рассказы Чехова – совсем новый спектакль! Кстати, премьера была всего две недели назад и прошла с большим успехом, заняты почти все наши звезды. Две недели полный аншлаг. А сегодня пятый спектакль.

Кассирша говорила об этом с такой неподдельной гордостью, что Маше за свой снобизм стало неловко. Она сделала серьезное лицо и поинтересовалась, остались ли билеты на сегодня.

– А как же! – обрадовалась кассирша. – Вон сколько! Вам, наверное, партер? Первый ряд?

– Зачем же первый? Меня вполне устроит и третий.

И подумала: «Вот он, чистый и наивный провинциальный народ – ни подвоха не заметила, ни иронии. Совсем другие здесь люди, совсем».

До начала спектакля оставалось сорок минут, и по улице шататься не хотелось. Маша, попросив разрешения у кассирши, села на стул в предбаннике кассы.

– Да сиди! – Та тут же перешла на «ты». – Замерзла небось? А хочешь чайку горячего? У меня в термосе вот. – И, не дожидаясь ответа, протянула Маше чашку с горячим чаем. – Пей, пей! Полезный, шиповниковый – из своей, между прочим, розы!

Маша прихлебывала кисленький, вкусный чаек, хлопала глазами и всерьез задумалась о переезде в провинцию – здесь, кажется, тебя не предадут и не подставят. Другой народ, совершенно другой, определенно.

А через двадцать минут она стояла в фойе театра страшно смущенная – народ был разряжен и надушен. Женщины с прическами и украшениями смущенно и торопливо надевали туфли. Мужчины были в галстуках и светлых рубашках. Только Маша стояла с легинсах, заправленных в угги, в толстом вязаном свитере с оленями – подарок свекрови.

Она отправилась в буфет и там приятно удивилась – бутерброд с красной рыбой, которой ей тут же страстно захотелось, стоил всего пятьдесят рублей, а чашка приличного – как оказалось – американо из хорошей кофемашины – всего-то тридцатку. Ну и плюс пирожное картошка, ее любимое. За двадцать пять, между прочим, рублей. Еще одна приятная сторона провинции.

Маша оглянулась – зал был полон. Действительно аншлаг, кассирша не наврала. И если бы не удушающий запах слишком сладких духов, исходивший от ее соседки, немолодой дамы в блестящих кружевах, то все было бы замечательно. Но что делать? Придется терпеть и носик не хмурить – подумаешь, фифа какая.