Мария Метлицкая - Високосный февраль

А дальше была ночь. И бесконечная пронзительная нежность. Как они соскучились друг по другу! Как их тела были друг другу рады! Как они совпадали – всеми изгибами, ямочками, прогалинками.

А потом они уснули – два человека, которые вот сейчас, еще пару минут назад, спасали друг друга – горячо, отчаянно, бесстрашно, бросаясь, словно в омут, в бездонный колодец, борясь со своими страхами, сомнениями и болью.

Утро было холодным и туманным – машина ехала медленно, осторожно. Тихо играла музыка, и Маша чуть слышно подпевала – так, одними губами. И почему-то им снова было чуть неловко смотреть друг на друга, как будто сегодня была их первая ночь.

«Странно, – думала Маша, – ведь он мой муж. Мой родной и любимый муж. А я смущаюсь, как девочка-восьмиклассница, которую впервые поцеловал почти незнакомый мальчик».

«Странно, – думал Митя. – Ведь она моя жена. Моя родная и любимая жена. Мы так давно привыкли друг к другу. И тут эта неловкость. Вот интересно – почему?»

Проехали километров двадцать. Ехали медленно – скользко.

Вдоль дороги стояли деревья, покрытые голубоватым инеем. Лес казался волшебным – точь-в-точь как на рисунках Билибина.

Митя ойкнул и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Боже! Какой я кретин! Машка, тебе же звонили из журнала «Новый город», женщина какая-то, представилась помощницей главного. Я посмотрел, кстати, хороший журнал. Звонили на городской – на прежней работе им дали твой старый мобильник. Сетовали, что два месяца не могут тебя найти – обыскались. В общем, желают видеть тебя как можно скорее – говорят, есть вакансия и вообще интересные мысли. И еще попросили какой-нибудь репортаж, статью или очерк.

Маша вздрогнула и спешно, словно боялась не успеть, перебила мужа:

– Слушай, Мить!

И он увидел, как загораются, оживают, вспыхивают ее глаза.

– Слушай, Мить! – хрипло повторила она. – А ведь можно придумать новый цикл – актеры провинции.

Митя задумался.

– Здорово! Здорово ты придумала, Мань! Ведь они там не очень счастливые, правда? Их даже немного жалко. Думаю, что получатся не самые веселые истории, правда? Все-таки, наверное, у них не очень-то в жизни сложилось: бедные провинциальные театры, нищие декорации, старый заезженный репертуар, полупустые залы, маленькие зарплаты. А ведь им всем наверняка хотелось вселенской славы и почестей, известности и наград, репертуара и широкого экрана. И громких аншлагов на столичных сценах.

Маша молчала и смотрела перед собой. Она вспоминала маленький домик под зеленой крышей, хлипкий забор с прорехами. Старый абажур и потертый диван, рыжего кота на подоконнике и варенье в лиловой вазочке. Она видела своего отца, немолодого и одинокого, в обрезанных валенках и старенькой кацавейке. Она вспоминала его голос, его глаза, светло-голубые, точно такие, как у нее. И запах оладий, которые он испек в то утро для нее. И запах его табака, густой вишневый аромат, от которого немного кружилась голова. Или это было совсем не от табака?

– Митя, – тихо и жалобно сказала она, – а мы можем вернуться?

– А что, Маш, очень надо? Тебе вроде там надоело? – Он с нескрываемым удивлением смотрел на по-прежнему молчащую Машу.

Она горько всхлипнула, оттерла ладонью слезу и тихо ответила:

– Мне очень надо, Мить. Да, очень надо. Я тебе потом все объясню, договорились? А ты дай слово, что не будешь меня ругать. И еще что не обидишься, ладно?

Митя резко повернул руль. Они возвращались в К.