Владимир Шапко - Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг

— Виталий Иванович? Приветствую! (Все разом замолчали.) Вам придётся сегодня сплясать у нас. Книга ваша вышла. Вот она. Я держу её в руках. Подъезжайте. Ждём вас…

Измученный и вдохновенный, в редакции Виталий Савостин увидел картину, которая называлась «Никто не работал». Все ходили с бокалам, кучковались, смеялись, чокались. Никто даже не повернул голову к вошедшему. Вот козлы так козлы-ы. И как тут быть писателю, автору? Акимов подошёл, сунул шампанское и стал водить как новичка какого, салагу. Чтобы чокались с ним, Савостиным, автором «Войны Артура». Однако один только Колобов похлопал по плечу и чокнулся. Как бы от души: «Молодец, писатель!» Но почему-то опять смеялся. Вот прямо заходился от смеха. Нажрался, что ли, уже?

Савостин хотел было к Главному, с бокалом, ну чокнуться чтоб — тот будто не заметил, отвернулся. Даже плечом будто опять передёрнул. Как тогда, на сцене. За столом. Вот гад. И всё к Голубкиной своей, к Голубкиной лезет, козёл. Натурально хочет вставить. При всех!..

Когда сабантуй закончился, и благодарные авторы ушли, и Савостин за ними, злой, неоценённый — Плоткин, уже в кафе, опять ликующе сказал:

— Ну всё, Глеб Владимирович, Петуха мы больше не увидим. Никогда!

Однако патрон, закусывая, был скептичен:

— Не знаю, не знаю. На подходе, Григорий Аркадьевич, наверняка уже «Артур 2». А там, глядишь, и «Макс 3» родится.

Смеялись до слёз. До едких слёз. Размахивали над едой вилками.

— А там, глядишь, и другие писатели губернатора подтянутся, — добавил Плоткин. — А, Глеб Владимирович?

И снова закатывались.

Получив бесплатно свои авторские экземпляры, Савостин купил ним ещё триста штук. И вроде бы и правда из редакции исчез. В последующие дни не появлялся. Но что это навсегда — не верилось. Должен он появиться снова, должен.

28-го ноября как всегда обедали в кафе. В плазменном висящем телевизоре показывали Невский проспект. Идущую по нему густую дневную толпу. Снятую с высокого ракурса. Стандартного. Когда кажется, что люди не идут, а толкутся на месте.

Плоткин вдруг сказал:

— Когда вижу столько идущих разом черепушек, мне становится не по себе.

— Это почему же? — улыбнулся Яшумов, отрезая от сосиски.

— Да ведь в каждой сидит целый мир, целая вселенная.

— И что же в этом плохого? — всё улыбался Яшумов.

— Да как «что», как «что»! Ведь все эти мирки в черепушках эфемерны, ненадёжны. Призрачны.

— ?!

— Дадут тебе по башке — и всё. Улетит твой мир, твоя вселенная. И вот представьте теперь, таких черепушек идут сейчас миллионы. Они так же идут сейчас в Буэнос-Айресе, в Нью-Йорке, в Мельбурне, в Шанхае. А? Представили?

— Вы хотите сказать, что жизнь наша ненадёжна, эфемерна, как вы выразились.

— Не жизнь, Глеб Владимирович, не жизнь как таковая. А мирки наши в черепках, мирки, вселенные.

Яшумов задумался. Почему-то неприятно стало от услышанного. «Мирки в идущих черепках». Сказал:

— Что-то вас сегодня не туда повело, Григорий Аркадьевич.

Опять по гололёду возвращались в редакцию. У Яшумова ботинки с толстыми рифлёными протекторами держали лед, почти не скользили. У Плоткина ноги разъезжались, он постоянно сдвигал их, и дальше мельтешил как балерина. И всё же умудрялся курить. Словно помогать себе дымом.

Возле издательства с облегчением бросил окурок в урну. Он дошёл, благополучно. Но на крыльце ноги его вдруг взмыли вверх, и он как-то боком хрястнулся о ступени и скатился на асфальт. Сразу схватился за колено и застонал:

— Вот, накаркал. Черепушка цела, а ногу, кажется, сломал.

Яшумов посадил его. Прямо на асфальте, на льду. Плоткин по-прежнему держал колено и раскачивался.

Яшумов бросился в редакцию за подмогой. Выскочил назад с раздетым Гербовым. Вдвоём подхватили, занесли поджавшего ногу Плоткина на крыльцо, поставили на здоровую ногу и осторожно завели пострадавшего внутрь.

При виде скачущего бой-френда, ведомого под руки, Зиновьева встала и схватилась сзади за стул обеими руками. Точно хотела улететь, исчезнуть.

— Я в порядке, в порядке, — стандартно бормотал ей Плоткин.

Прямо в пальто его усадили в компьютерное кресло (он сразу развалился в нём), стали вызывать скорую. Набирал в телефоне Яшумов. Остальные склонились над беднягой. Женщины держали его за руки, гладили.

Плоткин больше не стонал, но веки его от боли сжимались.

Зиновьева вдруг стала икать. Отворачивалась, выдёргивала платок, зажимала рот. Но её, как расплывчатый фон, не видели.

Скорая приехала довольно быстро. Плоткина понесли как настоящего пострадавшего — лежащим на носилках. Все редакционные шли вместе с ним, провожали. Где была в это время Зиновьева — неизвестно.

В скорой с больным поехал Яшумов.

В травмпункте сидел в пустом коридоре. На диванчике. Рядом с одеждой Плоткина. Пришлось снимать и верхнюю, и нижнюю. Поддерживаемый санитаром, Плоткин ускакал за дверь без обуви, без брюк, в трусах в цветочек.

Яшумов долго ждал. Вставал, ходил. Рассматривал на стене серьёзных плакатных людей (людей на одно лицо), которые были с переломами ног, рук, с наложенными шинами. Но удовлетворёнными — они получили первую помощь.

Плоткина в трусах вывели. С носком на одной ноге и гипсом по колено на другой.

Традиционный тревожный вопрос из сериала:

— Как он, доктор? Что у него?

Плоткин сидел безучастный ко всему. Обколотый анальгетиками.

— Трещина кости, — ответил врач. — Придётся посидеть ему дома месяц-полтора. Вот вам рецепты и памятка, где расписано, как ухаживать за больным, что ему принимать. Купите сразу костыли. В нашей аптеке всё есть.

Яшумов традиционно горячо благодарил врача. Принялся одевать больного. Долго возился со штанами и ботинком, который никак не надевался на здоровую, но безвольную ногу.

Побежал в аптеку на второй этаж.

Плоткин в пальто и вязаной шапке остался сидеть как пьяный — наедине с собой.

Минут через десять Яшумов уже понукал:

— Ну-ка, давайте-ка, Григорий Аркадьевич. Бодренько, бодренько, на одной ножке.

Скукожившийся в пальто Плоткин на костылях висел, но шевелил «одной ножкой» бодренько. Переставлял её по коридору на выход, почти не качаясь. Загипсованная нога торчала из надрезанной штанины белой клюшкой. Яшумов с пакетами лекарств и вторым ботинком в газете метался, страховал.

К Плоткину добирались на такси. Куда с гипсовой ногой еле влезли.

Ида Львовна, увидев сына на костылях, попятилась, но автоматически воскликнула:

— Опять накурился!

— При чём тут это! — истерично пропищал сын. — Я не курил. Несколько часов, мама!

С ним спорить не стали, забрали костыли, раздели на диване и осторожно отвели в спальню, где и положили на кровать. Несчастный вскоре забылся, свесив здоровую ногу на пол, а гипсовую с подушки нацелил прямо в фотопортрет на стене, где был запечатлён кучерявый мальчишка, который прижал к свой щеке голубя. Гордого голубя с длинным клювом.