Филипп Поццо ди Борго - Второй шанс (ЛП)

– Нет, я знаю, что вы собираетесь сказать.

– Пожалуйста, Сабрия, подойди сюда. Однажды, с одной из твоих улыбок, скажи мне, что немного любишь меня. Ты уходишь? Нет, Сабрия, дай мне еще сигарету, останься на несколько минут. Пожалуйста, Сабрия.

– Нет, я ухожу. У меня есть другие пациенты.

– Сабрия, еще поцелуй, пожалуйста. Я хочу еще раз поцеловать тебя за ухом.

– Нет, не за ухом, это слишком щекотно, только в щеку.

Она наклонилась ко мне. Чувственное, благоухающее счастье.

Она сказала, что у нее есть двадцать видов духов. Я никогда не замечал, всегда был один и тот же запах.

– Скажи мне, если немного полюбишь меня.

– Я дам вам знать, обещаю.

Она ушла с улыбкой на лице, сказав: «я позвоню вам».

– О, Сабрия, выключи свет, пожалуйста.

Со временем, однако, я ее завоевал. Она составляла мне компанию, когда не работала, сидя, скрестив ноги, на моей постели, крошечная утонченная душа, пока я рассказывал ей о Беатрис или о жизни, которая ее ждет. Я скрывал волнение, которое она вызывала во мне. Когда она говорила, я мог видеть только ее хорошо очерченные губы, ее ослепительные зубы и ее озорной язык. Я воображал, как она меня целует. Я грезил наяву.

Однажды вечером я пригласил ее на ужин в модный парижский ресторан. Ее сопровождала мать. Обе были изысканно одеты. На Сабрии был желтый костюм, ее сияющие черные волосы собраны сзади. Я впервые увидел изгиб ее коленей. Саадия, ее мать, была закутана в дорогую, вышитую золотыми блестками, ткань, преимущественно красного и оранжевого цвета. Они с любопытством изучали чуждый и ослепительный мир ресторана.

Саадия молчала. Мы с Сабрией обменялись нашими обычными игривыми и нежными словами. Она поднимала к губам свой бокал с кока-колой, когда, не меняя тона, я спросил: «Сабрия, ты выйдешь за меня замуж?» Она опустила глаза к тарелке, ее щеки вспыхнули. Я увидел слезы. Саадия смотрела на нее вопросительно. Нет ответа. Я никогда не получу ответ.

Саадия пригласила меня на ужин в их маленькую квартиру в высотке пятнадцатого округа[52]. Абдель собрал всех подростков, шатающихся во дворе, чтобы помочь внести меня в тесный лифт, сложив мое кресло, а потом поддерживая меня в вертикальном положении. Когда мы вышли из лифта, и я болтался на руках Абделя, как разобранная марионетка, перед нами оказалось еще одно препятствие – нужно было подняться на один лестничный пролет. Он дотащил меня до верхнего этажа, а потом оставил в крохотной гостиной, загроможденной пуфами и телевизором, который всегда был включен. Пока Сабрия делала тахину [53], вышла Саадия и села рядом со мной. Она рассказала многое из того, что крутилось у меня в голове, пока я не устал сидеть, она прервала меня и сказала: «Знаете, месье Поццо, я видела, как она пришла домой несколько месяцев назад и была очень счастлива. Она сказала мне, что влюблена».

Я ничего не ответил. Однажды она сказала своей матери, что у нее хорошее настроение, что она удивлена, что кто-то может ее любить. Может быть, была какая-то доля правды в этом скоротечном признании? Саадия стала рассказывать мне, что в ее стране мать традиционно приходит с дочерью в ее новый дом. Сабрия прервала ее со своей обычной озорной улыбкой: «Мама, хватит!» Ее золотистая шея склонилась ко мне. Мы провели очень приятный вечер, все трое, а затем после ужина я предложил Сабрии отправиться на прогулку. Той безымянной парижской ночью я провез ее по практически пустынным улицам в своем инвалидном кресле. Она ехала боком, сидя на моих коленях. Я чувствовал мягкость ее левой руки вокруг моей шеи, ее волосы, ласкающие мое лицо. Подбородком я пустил своего коня на полную скорость по середине дороги, в сиянии огней. Она смеялась и пела, но не упомянула мою мечту о том, что мы будем вместе. Я шептал ей нежности: «Я люблю твои кудри после того, как ты поплаваешь, их естественный вид. Я знаю, что ты их ненавидишь, потому что думаешь, что это слишком выдает твою национальность. Ты понимаешь, что проводишь час в день, зачесывая волосы назад? Так твое лицо лучше видно, конечно, но все-таки ты должна позволить волосам свободно ниспадать. Да, я знаю, что у тебя смешные малюсенькие груди и полноватые бедра – они тебе идут, твои джинсы обтягивают каждый изгиб твоего тела. Я вижу твои круглые колени. Я чувствую мягкость твоей руки вокруг моей шеи...» Она прервала меня взрывом смеха, когда нас догнала машина.

Совет директоров

Париж накрыла волна летней жары. Чувство жжения в моем теле стало нестерпимым. У меня была температура под сорок. Горело даже мое лицо, которое раньше было от этого избавлено. У меня повсюду были волдыри, а кожа на голове покрылась коростой. Только лодыжки, по прихоти моего поврежденного позвоночника, казалось, приобрели какую-то легкость. Это было выше моих сил. Когда Летиция пришла посидеть на моей постели, чтобы рассказать о своих планах на каникулы, я не выдержал и попросил ее присмотреть за своим младшим братом. Мне нужно было лечь в больницу, я больше не мог этого выносить.

Она отреагировала в точности так, как сделала бы Беатрис. Она сказала моим друзьям, и они отвезли меня в центр Сент-Жан-де-Мальт, совершенно новый центр для тяжелых инвалидов в самом сердце Парижа. Я наблюдал за его строительством с начала и до конца. Я был месье Инвалид – человек, с которым консультировались городские воротилы, местный совет и спонсоры центра.

Тремя месяцами ранее, после того как директор добавил последние штрихи к проекту, я поехал туда, чтобы показать его Сабрии. Мы пообедали в кафетерии в окружении людей со всеми видами инвалидности. Сабрия не произнесла ни слова, ужаснувшись такой тяжести страданий.

Меня поместили в квартиру с кухней, гостиной и ванной. Она находилась на первом этаже и имела выход в окруженный деревьями двор. У всех обитателей были свои собственные квартиры, в которых они могли даже жить со своими семьями, если бы захотели. Мне понадобилось три дня, чтобы осознать, где я нахожусь.

Мои сиделки, Фабиен и Эмануэла, безмерно баловали меня. Я ценил их любезность. Фабиен была зеленоглазой красавицей из Вест-Индии[54]. Ее дед был из Бретани, так что я называл ее «Бретонка». Она жила одна с шестилетней дочерью. Эмануэла была юной и хорошенькой, с Гваделупы[55]. Ее алая помада меня возбуждала. Еще была Брижит. Обитатели центра делились на два лагеря: тех, кто думает, что Брижит – красивее всех из персонала, и тех, кто выступает за Фуль, чудесную сенегалку[56]. Я предпочитал Фуль, хотя все работающие в центре были невероятно милы, даже маленькая Николь. Она могла быть раздражительной, но всегда улыбалась мне, всегда находила слова утешения.

Хотя боль не ослабевала, девушки сажали меня и приносили еду в палату. Я ничего не ел, но был вместе с другими обитателями центра, а это главное.