Анатолий Афанасьев - Искушение

То, что обрушилось на меня в деревне Капустино, выпадало из естественного хода событий и свидетельствовало, как я теперь понимаю, о каком-то исподволь созревшем психическом заболевании. Мы плохо знаем свою природу и думаем, что с ней можно шутить шутки, запирая ее под замок, либо вовсе не принимать в расчет. Опасные, кощунственные шутки. Природа свое возьмет рано или поздно.

На встречу с Андреем Левашовым отправился под утро, задремав после большой и удачной охоты на комаров. Случайно заметил его через стекло в пивном баре. Прежде, помнится, удивился, увидев лощеного Левашова в этом заведении перед двумя кружками пива, с отрешенным взором сосущего копченую рыбешку. Я тут же зашел в бар и в автомате налил себе кружечку. Пробился к его столику. Мы давно не встречались и не созванивались, а до этой истории приятельствовали, в шахматы играли по субботам. Левашов — интеллигентный человек лет сорока, хорошо одетый, отутюженный, кажется, он занимал солидную должность в каком-то НИИ. Я этому верю, потому что в его обращении была характерная для крупномасштабных работников покровительственная простота. Он был красивым мужчиной с этаким насмешливым взглядом серых глаз и волнистыми каштановыми волосами. Женщинам должен был непременно нравиться. Они охотно клюют на снисходительное покровительство сильных, высоких мужчин.

Подошел к нему, вежливо поздоровался и, глядя в его замутившиеся глаза, испытал вдруг необычайное волнение. Тогда, десять лет назад, я не заметил, а сейчас почувствовал, что он — умница и ловелас — панически меня боится. Почувствовал свою абсолютную власть над ним, да что над ним! Я ощутил быструю, торжествующую власть над всем происходящим. В тот-то, прежний раз я мгновенно потерял решимость, что-то мямлил, нелепо и некстати интересовался его делами, жаловался на дурную погоду, а теперь спросил сразу и твердо, хотя, если учесть, как высоко я поднялся, мне и спрашивать не было нужды. Да так уж спросил, для забавы. Чтобы ему пивко подгорчить:

— Скажи, Левашов, только одно. Ты хоть сознаешь, что походя искалечил жизнь женщине, которая тебе и не нужна была, а заодно — и ее детям? Ты ведь вроде Гитлера, Левашов, только рангом помельче.

Он начал хватать воздух открытым ртом и возмущенно оглядываться, но я его мигом успокоил, стукнув под стойкой коленом.

— Не юродствуй, Левашов, не надо! Конечно, я мог бы тебя наказать, но ведь ты не поймешь, за что наказан. Ты бессознательно гадишь под каждым удобным деревом, как шавка. Жалко мне тебя, Левашов. Ты прожил жизнь как животное, а главное, иначе и не мог прожить, потому что ты и есть животное. Если с тебя сдернуть твой наносной лоск, то люди с содроганием увидят свиное рыло. Забавно, не правда ли, Левашов?

— Какое, собственно, право…

— А ведь ты считаешь себя благородным, да, Левашов? Считаешь себя тонкой штучкой, да? Ублюдок ты и больше никто!

— Я требую!..

— Молчи, пока я не выплеснул пиво в твою сытую рожу!

Как же хорошо мне было, когда я уходил от него, не оборачиваясь, победитель от раздавленного соперника. Отомстил за себя, за Алену-бедняжку, нашел слова и сумел бросить их ему в лицо. Так мне было тихо, солнечно и возвышенно, так просветленно, как уже никогда не будет. Знаю, увы, что никогда.

Я очнулся здоровый и изломанный, излеченный последним сновидением, но не хотел этому верить и не хотел просыпаться.

Я просел, как проколотый баллон.

Неужели, подумал, это все?

Внезапно понял, отчего проснулся так стремительно, толком не насладившись поражением Левашова. В низкое окошко флигелька кто-то скребся, постукивал. Подошел к окну и в белесом рассветном сумраке различил человеческое лицо, смотревшее на меня большими круглыми глазами. Я протер стекло ладонью, вгляделся получше и узнал Фросю. «Сейчас, сейчас!» — кивнул я ей. Вернулся к кровати, прикурил и несколько раз жадно затянулся дымом. Накинул пижамную куртку, пошел и отворил дверь. Фрося скользнула мимо меня изящной тенью, но от нее неприятно потянуло сырым платьем. Она стояла, замерев, посреди комнаты.

— Садитесь, Фрося! — Я подвинул ей стул, а сам тяжело опустился на кровать. Фрося села, легонько вздохнула и продолжала молча смотреть на меня с трагическим ожиданием.

— Слушаю вас, Фрося!

— Я пришла, Сергей Владимирович!

— Вижу. Раненько, надо сказать. Что-нибудь случилось? — Напряг скулы, подавляя зевоту. Мне, в общем-то, был понятен смысл ее прихода, но я не испытывал ничего, кроме скуки и раздражения, оттого что мне помешали доспать. Неловкость еще испытывал небольшую. Фрося, видимо, чтобы замаскировать свою растерянность, заговорила с несвойственным ей быстротечением слов, хрипловато и невразумительно:

— Поняла я все, Сергей Владимирович, и все передумала. И раньше понимала, но боялась чего-то… Потом решила — ну и пусть, ну и ладно! Если я так нужна человеку, если он по мне с ума сходит. Что же я, чудовище, что ли, какое? Из-за меня человека бьют, над ним издеваются, а я?! Буду беречься… Стыдно-то как! Ведь и у меня в жизни было так один раз. Чуть не в воду! Кто меня спас? Никто. Не было никого рядом меня спасти. Сама отошла, оттаяла потихоньку, по ночам, в лютой тоске. Но урок тот помню: нельзя себя беречь, если человеку горе. Это хуже убийства, может быть. Ведь тут, знаю, душа плачет… Да вы слушаете ли меня, Сергей Владимирович?!

Я грустно покивал:

— Разумеется, внимательно слушаю, Фрося. Но послушайте теперь и вы меня, и ради бога без обиды. Поступок, который вы совершили, выглядит по крайней мере опрометчиво. Вы чудесная девушка, красивая, мечтательная и, как я сейчас понял, с добрым, отзывчивым сердцем — все это так. Однако существуют правила, которые нельзя нарушать даже таким девушкам, как вы. Прийти ночью, тайком в комнату к пожилому мужчине — это уже слишком! Поверьте, я говорю это с огромным к вам уважением. И именно потому, что я вас глубоко уважаю, осмеливаюсь дать вам совет — остерегайтесь опрометчивости! Это дорога в пропасть, в бездонные житейские омута!

Одурманенный собственными благородными наставлениями и тактом и своей ролью наставника, которую, собственно, пытался играть всю жизнь, я перестал обращать внимание на Фросю и адресовался уже к более широкой аудитории, ко всей, видимо, нашей молодежи; о Фросе я вспомнил, лишь ощутив на щеке жгучее прикосновение. Это был не поцелуй благодарности, это была пощечина. Взметнулась ее юбка, на миг грозно, будто издалека, вонзился в меня ее взгляд, шаркнула дверь — и Фрося исчезла.

Ну и ничего, подумал я. Пожалуй, оно и к лучшему. Покряхтывая, я начал укладывать в чемодан свои немудреные пожитки. Отдохнул я отлично, пора было и восвояси. Скоро начнутся занятия, а у меня еще ничего не готово. В этом году у меня выпускной курс и два первых. Скучать не придется.