Бернис Рубенс - Избранный

Рабби Цвек услышал, что вызвали миссис Штейнберг, и поднял глаза: она как раз всходила на кафедру. Миссис Штейнберг наряжаться не стала. На ней были будничная шляпка, пальто и потертая кожаная сумка, с которой она обычно ходила за покупками. Без советов Нормана тут явно не обошлось. Судья скорее поверит трудолюбивой женщине в простом платье, которая ищет не выгоды, но справедливости. Миссис Штейнберг принесла присягу и нервно ждала, когда Норман начнет опрос.

— Миссис Штейнберг, — проговорил он, — расскажите суду собственными словами, что случилось утром во вторник, тридцатого апреля.

Миссис Штейнберг приставила к губам сложенные рупором ладони.

— Вы прекрасно знаете, что всё началось раньше, — прошипела она, надеясь, что никто, кроме Нормана, ее не услышит.

Норман пропустил ее слова мимо ушей.

— Миссис Штейнберг, — повторил он, — расскажите нам, как всё было, и не торопитесь. Начните с того момента, когда умерла ваша мать.

— Но всё началось раньше, — снова прошипела она. — Позвольте, я всё расскажу. — Она уронила руки. — За что я вам плачу? — крикнула она. — Чтобы вы скрывали историю моего никчемного брата- гонофа ! Он всю жизнь гоноф . Пусть все знают. — И она обвела рукой зал.

Публика сочувственно зашепталась, так что судье пришлось потребовать тишины.

— Свидетельница, соблаговолите ограничиваться ответами на вопросы вашего адвоката, — сказал он.

Миссис Штейнберг беспомощно обернулась к судье.

— Не те вопросы он задает, — взмолилась она.

— Продолжайте. — Судья властно кивнул Норману.

— Миссис Штейнберг, — повторил тот, — расскажите суду, что случилось в тот день, когда умерла ваша мать.

Миссис Штейнберг тяжело вздохнула. Не так-то просто начинать с середины. Но она сделала над собой усилие.

— Моя мать, алеа а-шалом , — тут она снова вздохнула, — очень тяжко болела. Мне ли не знать. — Она доверительно подалась вперед. — Десять лет я за ней ухаживала, вверх-вниз, вверх-вниз, туда-сюда, туда-сюда, — поправилась она, вспомнив, что комната матери находилась на нижнем этаже. — Всё, что хотела, она получала. Хочет радио — получает, хочет телевизор — получает, хочет грелку — получает. Всё она получает. Разве я могу ей отказать?

Миссис Штейнберг сделала паузу; публика готовилась слушать продолжение истории. Многие слышали всё это не раз, но на рынке или за столом у нее на кухне, однако же со сменой обстановки могли появиться новые живописные подробности.

— Ну и вот, — продолжала миссис Штейнберг, — моя бедная мать, ей было всё хуже…

— Извольте перейти к сути дела, — перебил судья.

— Перейду, перейду, — прикрикнула на него миссис Штейнберг. — Всему свое время. Так на чем я остановилась?

— На том, что ваша мать скончалась во вторник утром, тридцатого апреля, — подсказал Норман. — Что случилось после того, как ваша мать умерла?

— Вы хотите уже об этом? — разочарованно спросила она.

— Что случилось после того, как ваша мать умерла? — повторил Норман так мягко и убедительно, что миссис Штейнберг сдалась и выложила всю историю.

Как ни старался барристер Берти опровергнуть рассказ на последующем перекрестном допросе, у него ничего не вышло; затем на кафедру поднялся мистер Штейнберг и в мельчайших подробностях подтвердил показания жены. Впервые за много лет супруги хоть в чем-то пришли к согласию. Их история была неколебима. Для Нормана всё складывалось отлично, и рабби Цвек совершенно успокоился. Даже подался вперед, чтобы лучше видеть сына, сожалея, что им не хватило веры занять место в первом ряду.

Наконец настал черед Берти взойти на кафедру, а Норману провести перекрестный допрос. Рабби Цвек не сводил глаз с сына. Он чувствовал, что Норман щегольнет былым талантом, отличавшим его в свое время как самого блестящего и многообещающего барристера из молодых. Его сын, его умный сын, Норман.

— Отчего вы так быстро ушли? — допытывался Норман.

— От чувств. — Это словцо за время заседания Берти повторил многажды. Оно явно ему нравилось, хотя совершенно с ним не вязалось: было очевидно, что малый груб и несентиментален. — От чувств, — повторил он. — Мне хотелось оттуда поскорее уйти. Я не выдержал.

— От чувств, — эхом откликнулся Норман. — Возможно, от чувства вины?

— Возможно, — согласился Берти. Он чуял, что вопрос с подвохом, и не хотел себя компрометировать.

— В чем же вы чувствовали себя виноватым? — спросил Норман.

Берти таращился на него.

— Возможно, — подсказал Норман, — вы чувствовали себя виноватым в том, что в последнее время так редко общались с матерью?

— Я ее навещал, — пробормотал Берти, — время от времени я ее навещал.

— И как часто за последний год вы ее навещали? — допытывался Норман.

Берти забарабанил пальцами по кафедре. Припомнить каждый визит не составляло труда, потому что каждый так или иначе был продиктован необходимостью. Либо ему нужны были деньги, либо нужно было поискать ее завещание, либо просто подцепить в сестрином доме какую-нибудь вещичку. Свои визиты он мерил добычей. Серебряный подсвечник, наручные часы, фотоаппарат, электронные часы. Надо будет сбыть с рук часы. Так и лежат под кроватью у него в комнате. Получается, минимум четыре визита. Можно смело добавить еще парочку, в которые он оказался в убытке.

— Раз шесть, — беззаботно ответил он.

— Получается, раз в два месяца, — резюмировал Норман. — Последний год ваша мать тяжело хворала. Фактически угасала. Не находите ли вы, что, учитывая все обстоятельства, визиты ваши были крайне редки?

Берти пожал плечами.

— Возможно, вы живете далеко от матери и долгий путь причинил бы вам существенное неудобство?

Миссис Штейнберг хмыкнула.

— В двух шагах он живет, — вставила она.

Судья попросил ее замолчать, но свое слово она сказала.

— Где именно вы живете? — спросил Норман. Ему хотелось услышать это из уст Берти.

— На Флад-стрит.

— Далеко ли оттуда до дома вашей сестры, где умирала ваша мать?

— Пять минут? — вопросом на вопрос ответил Берти.

— Пять минут пешком или пять минут на общественном транспорте? — уточнил Норман, хотя прекрасно знал, где находится Флад-стрит.

— Пешком, — промямлил Берти.

— Расстояние небольшое. Получается, вам не составило бы труда проведать умирающую мать, — заключил Норман. — Быть может, — продолжал он, — вам мешала ее навестить занятость на работе?

Миссис Штейнберг снова хмыкнула.

— Занятость, — передразнила она, — у этого жалкого никчемного лобеса [14] Прохвост ( идиш ). От польск. łobuz, łobuziak — сорванец, негодяй, прохвост. . Кто его на работу возьмет? Ха!

Судья нетерпеливо стукнул костяшками пальцев по столу.