Бернис Рубенс - Избранный

— Перестань нести чушь, — отрезала миссис Цвек. — И не спорь со мной больше. Ты останешься в этом доме.

Рабби Цвек посмотрел на сына. Тот давно перерос их всех. Интересно, подумал он, как Сара намерена его удержать.

— Если я услышу еще хоть слово про эту комнату, я тогда… я тогда…

— Что ты тогда? — дерзнул уточнить Норман.

Но миссис Цвек и сама не знала, что тогда, а потому прикрыла растерянность завуалированной угрозой.

— Не важно, — ответила она. — Увидишь. Больше я тебе ничего не скажу. Увидишь и пожалеешь. Ох как ты пожалеешь. — Она осеклась в надежде, что слова ее возымеют действие.

Норман не воспринял ее угрозы всерьез, но слишком зависел от матери, чтобы вообще пропустить их мимо ушей. Он ушел к себе в комнату. Миссис Цвек устремилась следом, остановилась у двери и прислушалась. Она ожидала услышать, что сын снимет со шкафа чемодан, но в комнате стояла тишина, а тишина, как и возражения, ее тревожила. Она поделилась опасениями с домашними, однако те ей ответили, что не стоило вновь поднимать эту тему и впредь не нужно даже упоминать об этом, и всё образуется. Однако же миссис Цвек отчаянно боялась, что Норман уйдет. Каждый день она ходила к нему в комнату проверить, не изменилось ли что, потом и вовсе взяла чемодан и спрятала у себя в гардеробе. В глубине души она знала, что не сможет ему помешать, и это тревожило ее больше всего.

Несколько недель спустя вся семья сидела за ужином. О переезде Нормана давно не заговаривали, и миссис Цвек, хоть и заглядывала каждый день в гардероб, чтобы проверить, на месте ли чемодан, немного расслабилась. После ужина Норман, как почти каждый день, отправился к себе, заниматься. Девочки вымыли посуду, миссис Цвек села вязать. Словом, это был обычный семейный вечер, когда все сидят вместе и занимаются каждый своим делом. Разве что вечер выдался очень тихий. Интересно, подумала миссис Цвек, чем занимается Норман, но смотреть не пошла, опасаясь вызвать скандал. Вместо этого она сходила проверить, на месте ли чемодан, и, довольная, вернулась на кухню. Час был поздний. Рабби Цвек всё читал.

— Ави, — сказала она, — поздно уже. Сходи посмотри, что делает Норман.

— Занимается. Оставь его в покое, — ответил рабби Цвек.

— Белла, сходи посмотри, что делает Норман.

— Оставь его в покое, — повторил рабби Цвек. — Неужели мальчику нельзя побыть одному?

Миссис Цвек не находила себе места. Подождала еще чуть-чуть и встала.

— Я сама схожу, — объявила она.

Рабби Цвек ее остановил.

— Не трогай его, мальчик уже взрослый. Дай ему быть собой, — добавил он так кротко, как только мог. — Ему нужно хоть чуточку независимости. Тогда он не станет кричать, мол, уйду из дома.

Миссис Цвек снова села. Услышав, что дверь Нормана отворилась, она успокоилась и вернулась к вязанию. Добралась до середины ряда, как вдруг пальцы ее словно парализовало. Не поднимая головы, она заметила в дверях его силуэт, и у нее на миг потемнело в глазах. Ее ослепило пальто, заполнявшее дверной проем. Не решаясь взглянуть Норману в лицо, она уставилась на его ноги: рядом с ним стоял старый чемодан, который она прежде не видела. Она посмотрела на сына, схватилась за сердце и издала один из имевшихся у нее в запасе отрепетированных стонов. Рабби Цвек вперил взгляд в Нормана, жалея, что тот не ушел, когда дома никого не было и останавливать его было некому, раз уж ему так занадобилось уйти.

— Ты куда-то собрался? — тихо спросил он.

— Я ухожу, — ответил Норман. — Я же не навсегда ухожу, — вставил он меж стонами матери. — Я буду вас навещать.

Он и сам жалел, что не ушел не попрощавшись: материнский шантаж лишил его сил. Ничто не мешало ему подхватить чемодан и выйти, но он словно прирос к полу и мысленно клял ее стоны. Наконец мать судорожно вздохнула и произнесла:

— Чего же ты ждешь? Моего благословения ждешь?

Она встала, направилась к нему. Эстер попыталась ее остановить.

— Пусть идет, — прошептала она.

— Еще одна. — Миссис Цвек обернулась к дочери. — Или ты тоже подумываешь уйти? Вот видишь, — ликующе крикнула она Норману, — видишь, как разрушается семья? И ты смеешь так поступать с матерью и отцом? Раньше времени сводишь нас в могилу?

Рабби Цвек беспомощно взглянул на жену. Уход Нормана, если рассуждать трезво, способен был разве что огорчить, и то — в самом худшем случае. Никто от этого не умрет. Впрочем, насчет Сары он не был уверен. Вся ее жизнь выстроилась вокруг Нормана — и поглотила его личность. Если он уйдет, что-то в ее душе непременно умрет. В этом не было сомнения. Рабби Цвек посмотрел на Нормана и понял, что тот готов сдаться. Он и рад был бы принять сторону сына, но опасался и впервые за годы брака почувствовал неприязнь к жене. Досадовал он и на собственное бездействие; Белла тоже отстранилась. Лишь Эстер отважилась возразить. Так они и сидели, робкие, безучастные. Сара всех подчинила своей воле.

Рабби Цвек услышал, как Норман произнес: «Ладно, я остаюсь», посмотрел на сына, и его захлестнула жалость к мальчику, унаследовавшему его слабость. Он хотел улыбнуться Норману, но побоялся, что тот увидит в его улыбке торжество победителя. И он взглядом постарался передать, что понимает, какой ущерб нанесла ему мать. Сара вскрикнула от облегчения, а потом, чтобы дать облегчению выход, замахнулась на сына — отчасти чтобы сбросить напряжение, отчасти чтобы сын впредь и думать не смел о подобном. Рабби Цвек моментально вскочил и остановил ее руку. Обхватил за кисть в манжете и опустил.

Рабби Цвек сел на кровати. Посмотрел на разжавшийся кулак и тут же узнал кружевную манжету на платье. Воспоминание опечалило его. Быть может, тот случай тоже повинен в теперешнем состоянии Нормана. Но кто знает, когда это началось и почему вообще произошло.

Он услышал, как Белла поднимается из лавки, и обрадовался, что уже не один.

В ту ночь, первую ночь за долгие годы, проведенные на брачном ложе, рабби Цвек заболел. Сперва он этого даже не понял. Боль в левом плече и области сердца стала такой привычной, что он принял ее как часть неизбежного процесса старения. Вдобавок ему казалось, что, если не обращать на нее внимания, она пройдет без следа. Но тут он испугался. Осторожно передвинул ноги на пустующую часть неожиданно широкой кровати и вдруг остро ощутил одиночество. Думал крикнуть Беллу, но побоялся, что она не услышит его слабый голос. Он лежал не двигаясь, боль нарастала.

Он понимал, что нужно позвать на помощь, и пошевелил губами, выговаривая, как ему казалось, имя дочери, но Белла услышала из своей комнаты сдавленный стон «Сара» и прибежала к отцу. Увидела, что он отчаянно пытается скрыть от нее боль и страх, бросилась звонить доктору и принялась устраивать отца поудобнее, чтобы отсрочить собственную тревогу. Она велела ему лежать спокойно и до самого приезда врача просидела рядом, блюдя его неподвижность. С волнением смотрела, как доктор осматривает отца, и старалась не думать, что будет, если отец умрет. Белла винила в случившемся Нормана и ту давнюю боль, которую причинила родителям Эстер. Однако Белла понимала, что именно ей, той, кто всю жизнь стерегла их душевный покой, именно ей суждено больше всех мучиться угрызениями совести.