Бернис Рубенс - Избранный

— Ты чаю хочешь или нет? — сердито спросила она.

— Ты чаю хочешь или нет, — послышалось из-за двери.

Белла вернулась на кухню.

— Меня он не слушает, — сообщила она.

Рабби Цвек устало поднялся и вышел в коридор.

— Норман, — негромко позвал он. — Чаю хочешь?

— Я уже тебе сказал. Я не хочу никаких семейных советов. Вы же потом притащите сюда тетю Сэди в белом халате, чтобы та разыгрывала передо мной Флоренс Найтингейл.

— Принести тебе в комнату? — робко предложил отец.

— Оставьте под дверью.

— Да сколько же можно, — не выдержала Белла. Ей было трудно относиться к нему как к больному. И хотелось проучить его за то, что он вытворяет с отцом. Да и с ней тоже, ведь и над нею он помудрил довольно. Она посмотрела на свои ноги. Разумеется, она не обязана носить эти детские носочки. Но теперь это уже вошло в привычку. Нужно стать другим человеком, чтобы надеть что-то другое. И в этом тоже его вина. Белла ненавидела себя за чувство долга по отношению к брату. Они совершенно чужие люди, разве что родители общие, общее несчастливое детство и общая взаимная неловкость. Она старалась не желать ему смерти.

Рабби Цвек взял со стола чашку Нормана.

— Эта? — спросил он, еще раз перемешал сахар и понес сыну. — Я под дверью оставил, Норман, — сказал он. — Осторожно, горячий.

Он вернулся на кухню, и они принялись ждать. Дверь Нормана открылась и закрылась. Рабби Цвек выглянул в коридор и увидел, что чашка исчезла.

— Слава богу, — сказал он, — он хотя бы это выпьет.

Но не успел рабби Цвек сесть за стол, как они услышали, что Норман снова открыл дверь.

— Кем вы меня считаете? — заорал он. — Думали, я не замечу?

Он влетел на кухню, поставил чашку на стол.

— Чего вы добиваетесь? Убить меня хотите?

— Что, что? — промямлил рабби Цвек. — Что случилось?

— Вы что-то положили мне в чай, — пояснил Норман. — Сам попробуй.

— Нет там ничего, — отрезала Белла. — Мы все пьем одно и то же. Из одного чайника.

— Может, лимон горчит? — предположил рабби Цвек (лжец из него был никудышный).

— Лимон, как же, — сказал Норман. — Если ты так уверен, что там ничего нет, сам его пей. — Он подтолкнул чашку к отцу.

Такого развития событий рабби Цвек не предусмотрел. Но выбора у него не было. Он осторожно взял чашку и отпил мельчайший глоток, чтобы не вызывать у сына подозрений.

— Всё в порядке, — сказал он. — Может, побольше сахару тебе положить.

— Выпей еще, — велел Норман, — тогда распробуешь.

Рабби снова поднес чашку к губам, а Норман пристально наблюдал, сколько тот отпил.

— Еще, еще, — повторял он, пока отец не отпил полчашки.

— Всё в порядке, — повторил рабби Цвек.

— Тогда попробуй ты. — Норман подвинул чашку к Белле. Белла с ужасом увидела, сколько выпил отец.

— Давай, — подначил Норман, заметив ее замешательство. — Хлебни отравы.

Она сделала глоток. Чай, несомненно, горчил. Доктор Леви явно спятил, если решил, что Норман, разбиравшийся в таблетках как гурман, этого не заметит. Она ненавидела доктора Леви. Она ненавидела всех за то, что они сделали с нею. Ненавидела свою сестру Эстер за то, что та вышла замуж и сбежала от ответственности. Ненавидела Нормана за то, что он вытворяет с ними, и даже отца — за то, что всё равно его любила.

— Чай как чай, — сказала она, — это всё твои фантазии. Как с серебристыми рыбками.

Она ненавидела себя за эти слова. Почему бы ей не сделать вид, будто у брата желтуха, или корь, или ревматизм, или любой другой почтенный недуг, о котором не стыдно говорить. Она смотрела на черную щетину, затемнявшую его нижнюю челюсть, на землистые тени, залегшие на щеках. Он выглядел больным, насквозь больным. Чего же ей еще?

А Норман снова подтолкнул чашку к отцу.

— Теперь ты давай попробуй, — раздраженно произнес он, — ты же знаешь, там что-то есть.

Рабби Цвек послушно отпил еще глоток и вынес вердикт.

— Ничего, — сказал он.

Его уже клонило в сон. Он прижал ладонь ко лбу.

— Отстань от него, чего привязался, — добавила Белла.

— Тогда сама еще раз попробуй, — пробурчал Норман. — Если кто и крякнется в этом доме, так пусть это буду не я. — Он стоял над ней, пока она пила.

Белла сделала глоток и с усилием опустила чашку на стол.

— Что ж, — сказал Норман в дверях, — желаю вам обоим долгой жизни.

Белла слышала, как он ушел к себе в комнату и закрылся на ключ.

— И что теперь? — беспомощно спросила она.

Отец опустил голову на стол. Она аккуратно потрясла его за плечо, но он уже крепко спал. Белла сидела рядом, гадая, как ей в одиночку нести эту ношу. Она никак не могла забыть выражение лица брата, когда он стоял над нею и смотрел, как она пила. Не будь она его сестрой, пожалуй, смогла бы его обнять и поверить в него ради его же блага. Даже сумела бы его полюбить. Но кровь мешала такой вот любви, бескорыстной любви. Она любила его когда-то, и он ее, когда оба были детьми и она с полным основанием носила белые носочки. С тех пор ни он, ни она об этом не вспоминали, никому не раскрыли свою тайну, «хотя бог знает, — подумалось вдруг ей, — наверняка доктор Леви успел выведать это у него». Она встала убрать со стола, но у нее подкосились ноги. Она и не сопротивлялась, ей хотелось забыться. Она даже надеялась, что уснет навеки. Она осела на стул, и ее одолело оцепенение.

Норман задвинул дверь тумбочкой и опустился на корточки. Несмотря на то что он задернул шторы, свет, пробивавшийся сквозь тонкую ткань, разогнал его компаньонов. Он решил купить тяжелые бархатные шторы на плотной черной подкладке, чтобы в комнате всегда царила ночь и не переводились доказательства. Только при свете дня и в бесспорном отсутствии всякого общества Нормана мучил страшный вопрос его душевного здоровья. Даже просто задаться им значило допустить, что у отца и сестры есть резон с ним спорить. Нет, ни в коем случае нельзя допускать даже мысли об этом — но какая же сила при свете дня поможет вытеснить этот вопрос? Его, безоружного, обступили вопросы. Того и гляди, нарушат его покой. Я сумасшедший? Быть может, нет никаких серебристых рыбок? А если есть, то где они сейчас? Это всё Белла виновата, она повесила мне эти шторы. Рыбки разбегаются на свету. Почему она не верит ему? И отец? Какое такое безумие их ослепило, что они не замечают: он в здравом уме? И почему его так возмущает, что они не видят рыбок? Наконец вопросы получили свое и, довольные, отступили, оставив его, уязвленного, в одиночестве ждать день-деньской, когда же настанет ночь и соберет его войско.

Он услышал, что в дверь позвонили. Пришли его забрать. Этот болван Леви со своей иглой собирается его усыпить, как в прошлый раз. Норман вскочил и придвинул к двери комод. Только бы продержаться до сумерек, когда появятся доказательства. И тогда он их впустит, причем всех. «Тогда посмотрим, кто из нас сумасшедший», — сказал он себе. Прислушался, но дверь никто не открыл. Он не слышал, чтобы они уходили: значит, отец с сестрой по-прежнему в квартире. Норман надеялся, что посетитель, кто бы он ни был, уйдет, но звонок зазвенел снова, уже дольше, потом еще раз. Он ждал. Между звонками в квартире стояла тишина. Они улизнули так, что он не услышал. Куда же они ушли? Уж не за теми ли, кто должен его забрать? Не они ли сейчас на пороге? Норман услышал, как стукнула створка дверного почтового ящика.