Рейчел Каск - Контур

— Можете себе представить мой ужас, — сказал он, — когда я наконец пошел в университет, попал в компанию умных, идейных единомышленников — друзей, о которых я мог только мечтать, — и обнаружил, что их главное хобби и времяпрепровождение, их великая любовь, вторая после политики, — это танцы. Каждый вечер они звали меня с собой на танцы, и я, разумеется, отказывался. У меня была ближайшая соратница в этом кругу, Мария: мы горячо дискутировали о политике, у нас совпадали все интересы, даже страсть к кроссвордам, которые мы разгадывали вместе каждый день, — и Марию тоже разочаровало мое нежелание участвовать в этом травмировавшем меня развлечении. Поверь мне, говорила она, как говорила до нее моя мать, — поверь мне, тебе понравится. В конце концов я решил, что если не пойду на танцы, то потеряю дружбу Марии, хотя точно так же неминуемо потеряю ее, когда она увидит, как я танцую. Выхода не было, поэтому однажды вечером я согласился пойти с ними в клуб, куда они обычно ходили. Он сильно отличался от того, что я представлял, хотя бы тем, что в нем не было ничего современного. Он был полностью стилизован под пятидесятые, там звучала соответствующая музыка, а посетители, одетые в стиле ретро, танцевали танец под названием линди-хоп. Увидев это, я пришел в еще больший ужас, — сказал он, — но, наверное, лучший способ побороть свои страхи — это, так сказать, облачить их в маскарадный костюм; простое преображение часто делает вещи совсем не такими страшными. Оно освобождает человека от привычек — или даже ограничений — и свойственного ему образа мышления. И вот я уже шел к танцполу, — сказал Кристос, — держа за руку Марию, с уверенностью, что сразу упаду, однако, когда заиграла музыка, — радостная музыка, которой невозможно противиться и которая до сих пор, стоит мне ее услышать, уносит сомнения и печаль, — я не упал, но взмыл, поднимаясь всё выше и выше и двигаясь по кругу, так быстро и так высоко, будто оставил собственное тело позади.

На столе передо мной зазвонил телефон. Это был мой младший сын. Я взяла трубку и сказала, что перезвоню.

— Я потерялся, — ответил он. — Я не знаю, где я.

Прижав трубку к груди, я сказала группе, что у меня небольшое происшествие и нам нужно сделать перерыв. Я вышла в коридор, где висели информационные доски с приколотыми к ним афишами, рекламой и объявлениями: квартиры в аренду, копировальные услуги, ближайшие концерты. Я спросила у сына, видит ли он где-нибудь табличку с названием улицы.

— Сейчас посмотрю, — ответил он.

Я слышала шум транспорта на фоне и его дыхание. Спустя какое-то время он назвал улицу, и я спросила, каким образом он там очутился.

— Я шел в школу, — сказал он.

Я спросила, почему он один, если на этой неделе по договоренности он должен ходить в школу со своим другом Марком и его мамой.

— Марк сегодня не пошел, — ответил он. — Он заболел.

Я сказала ему развернуться и идти обратно той же дорогой, сообщая мне название каждой улицы на пути, и, когда он дошел до нужной, велела свернуть и идти по ней. Несколько минут слышалось только пыхтение и звук шагов по тротуару, и наконец он сказал:

— Вижу, вижу школу, всё хорошо, я вижу школу.

Ты еще не опаздываешь, сказала я, посмотрев на наручные часы и отсчитав время в Англии; у тебя есть пара минут, чтобы перевести дыхание.

Я напомнила ему обратный маршрут и пожелала хорошего дня.

— Спасибо, — ответил он.

В классе ничего не переменилось с тех пор, как я вышла, и только одна студентка, крупная одутловатая девушка в очках в толстой оправе, теперь ела огромную булку, источавшую сильнейший мясной запах. Она держала ее снизу за бумажный пакет и понемногу откусывала сверху, чтобы не сыпались крошки. Насколько эта девушка была мягкой и бесформенной, настолько худым, смуглым и невысоким был юноша, сидевший рядом с ней. Он коротко поднял руку и сразу опустил. По пути сюда, сказал он тихим, отчетливым голосом, — я посмотрела, его звали Арис, — по пути сюда он прошел мимо разлагающегося трупа собаки на обочине, гротескно раздувшегося и покрытого роем черных мух. Их жужжание он услышал еще издалека и заинтересовался, что это такое. Этот звук угрожающий, но в то же время, как ни странно, красивый, пока не увидишь его источник. Сам он не из Афин, продолжал он, но его брат живет тут и предложил поселиться у него на неделю. Квартира у брата крошечная; Арис спит на диване в комнате, совмещенной с кухней. Головой он почти упирается в холодильник с разнообразными магнитами на дверце, которые, за неимением выбора, постоянно рассматривает, в том числе пластиковый магнит в форме обнаженной женской груди, сделанный кое-как: правый сосок съехал набок, и Арис, лежа на диване, долгие часы думал об этом несовершенстве. Его брат стирает одежду в раковине на кухне и развешивает сушиться по комнате: он работает в офисе, и ему каждый день нужны чистые рубашки. На каждом стуле, на каждом шкафу и подоконнике лежат рубашки. Высыхая, они принимают форму той поверхности, на которой разложены. Всё это он заметил, лежа на диване.

Девушка по соседству доела свою булку и теперь аккуратно складывала бумажный пакет в квадратик, разглаживая пальцами сгибы. Заметив мой взгляд, она тут же с виноватым видом бросила бумажный квадратик на стол перед собой. Ее зовут Роза, сказала она, и она не уверена, что ее рассказ стоит внимания. Ей кажется, она не совсем поняла задание. В любом случае, ее история отличается от остальных и, наверное, к делу не относится, но больше ей ничего не приходит в голову. По дороге сюда она ничего не видела, разве что прошла мимо парка, где в детстве гуляла с бабушкой. Там была маленькая детская площадка, и бабушка качала ее на качелях. Сегодня утром, проходя мимо, она увидела площадку и вспомнила, как любила эти дневные прогулки с бабушкой. Она замолчала. Я поблагодарила ее, и она кротко посмотрела на меня сквозь очки в черной оправе.

Час был на исходе. Женщина, сидевшая напротив меня, — ее несколько удивленное лицо располагалось ровно под висевшими на стене часами, и в моем восприятии их очертания так слились, что я почти забыла о ее присутствии, — сказала, что с любопытством осознала, как мало замечает материальный мир вокруг себя. Ее разум к этому возрасту — ей сорок три — забит воспоминаниями, обязательствами, мечтами, знаниями и ежедневными хлопотами, не только ее собственными, но и чужими, скопившимися за годы разговоров, выслушиваний, сочувствия, беспокойства. Теперь она боится, как бы границы между этими многочисленными разновидностями душевного груза, их различия постепенно не стерлись совсем, не рассыпались, как бы она не перестала понимать, что случилось с ней, а что — с ее знакомыми, что реально, а что нет. Сегодня рано утром, например, ей позвонила сестра — они обе плохо спят, поэтому часто говорят ни свет ни заря — и рассказала, что прошлым вечером их с мужем позвала к себе домой на ужин ее подруга. Эта подруга только что расширила и заново отделала кухню: теперь ее главное украшение — гигантская стеклянная панель в потолке, благодаря которой помещение стало светлым и просторным, как собор.