Уильям Крюгер - Эта ласковая земля

– Следи за языком, – сделал Вольц замечание моему брату.

Моз выглядел испуганным и показал: «Он сдерет кожу с твоей спины, Оди».

– Мне плевать, – сказал я. – Это было важно.

Альберт схватил меня за плечо, впившись в него пальцами ничуть не слабее, чем ДиМарко на днях.

– Где ты был? Что настолько важное?

Я не успел ответить, как услышал за спиной окрик ДиМарко:

– О’Бэньон!

Я достал фотографию, найденную в развалинах, и быстро сунул ее Альберту.

– Не дай ему ее увидеть.

Потом повернулся лицом к ДиМарко.

Он набросился как бык, и я клянусь, что доски пола дрожали. В правой руке он держал знакомый всем нам кожаный ремень.

– Винсент, – начал Вольц.

– Финсент? – сказал ДиМарко, передразнивая немецкий акцент, и предупреждающе поднял руку. – Ни слова, Герман. На этот раз он мой. – Он сграбастал меня за воротник рубашки и потащил за собой. – Идемте, мистер.

– Я тоже пойду, – быстро сказал Вольц.

ДиМарко остановился и задумался. Я же был чертовски благодарен, потому что знал: наедине ДиМарко наверняка сделает нечто намного ужаснее, чем просто выпорет.

– Хорошо, – сказал он. – Я хочу, чтобы все эти мальчики увидели, что бывает, когда один из них нарушает правила. Снимай рубашку, О’Бэньон, и поворачивайся.

Я медленно расстегнул пуговицы, повернулся и отдал рубашку Мозу, который смотрел на меня так, словно это его сейчас будут пороть. Я покачал головой и показал: «Все нормально».

– Альберт и Моз, держите его, – сказал ДиМарко.

– Пожалуйста, не надо, – начал Альберт.

– Держите его или тоже получите ремня. А потом я возьмусь за других мальчиков. Хотите, чтобы это легло на ваши плечи? Вы все знали, что будет именно так.

Это было правдой, потому и Вольц беспомощно стоял рядом, потому и Альберт взял меня за одну руку, а Моз за вторую, и я приготовился.

Меня пороли много раз, но никогда ДиМарко так не увлекался процессом, как в тот день. Я пообещал себе, что не доставлю ему удовольствия и не издам ни звука, но на третьем ударе все-таки вскрикнул и разразился слезами. ДиМарко дал мне еще два безжалостных удара, а потом Вольц скомандовал:

– Хватит!

Я испытал облегчение, когда старый немец повел меня в тихую комнату вместе с ДиМарко. Я боялся, что это не все наказания, которые были на уме у ДиМарко.

– Хорошо выспись, О’Бэньон, – сказал ДиМарко. – На завтра у меня для тебя особое задание. Если думаешь, что сейчас тебе больно, то просто подожди. – Он повернулся к Вольцу. – Не пытайся вмешаться, Герман. Клайд Брикман сказал мне делать все необходимое, чтобы держать этого хулигана под контролем. Теперь он мой.

– Навредишь этому мальчику еще сильнее, Винсент, и – мне плевать, если меня уволят, – я изобью тебя до крови.

– Посмотрим еще, кто останется на ногахв конце, Герман. О’Бэньон, давай сюда эту чертову гармонику.

Он уже так много отнял у меня: мое чувство собственного достоинства, твердую решимость не сломаться, когда ремень снова и снова впивался мне в кожу, но потерять гармонику было тяжелее всего.

– Посмотрим, – сказал Вольц.

– Герман, губная гармоника нужна Брикману. Он сказал, что они дошли до ручки с О’Бэньоном. И послушай, ты, вшивый фриц, если думаешь прийти сюда посреди ночи дать мальчишке еды или утешение, то подумай дважды. Потому что если ты это сделаешь, я прослежу, чтобы Брикманы узнали о твоем большом секрете на карьере. Ты потеряешь свое спиртное, свою работу и все хорошее, что ты, по твоему мнению, делаешь для этих жалких мелких паразитов.

ДиМарко забрал мою гармонику, приложил к своим гнусным губам и выдул резкую ноту. Потом закрыл и запер дверь.

Много лет назад я прочитал в «Британской энциклопедии», что продолжительность жизни крыс составляет максимум три года. Я знал Фариа уже четыре. Под защитой бывшей гауптвахты он дожил до глубокой старости. Скорость и проворство, присущие ему в ранние годы, исчезли. Выбираясь из широкой щели между камнями, он не столько бежал, сколько крался вдоль стены. Он был бы легкой добычей для любой амбарной кошки. Но для меня он был старым другом, и я надеялся, что крошками, которые приносил, я смог отблагодарить его за то, что одинокими ночами он составлял мне компанию в тихой комнате.

В тот вечер он рано вылез из укрытия. Я очень удивился, увидев в щели его усатую мордочку. Он никогда не выходил до наступления темноты. Он высунулся чуть дальше и смотрел на меня. В лунном свете его глазки всегда блестели, но сейчас они казались тусклыми. Я потянулся в карман за имбирным печеньем, которое нашел в развалинах дома Фростов. Оно поломалось, но я бросил несколько кусочков в дальний угол, чтобы выманить Фариа на открытое место. Он не шевельнулся, и это было странно. Сам я к этому времени был готов слопать лошадь. Я берег это печение специально для Фариа, и меня беспокоило, что он будто не заинтересовался. Я бросил еще крошек поближе к нему, но он все равно не реагировал. Наконец я бросил их в самую щель, и они рассыпались у его лапок.

Он принюхался к моему угощению, но не взял, просто сидел и смотрел на меня.

Мы общаемся множеством способов: голосами, руками, буквами и даже телами. Но как говорить с крысой? Мне хотелось спросить: «Что случилось, Фариа? Плохо себя чувствуешь, старый друг?» Я, может, хотел рассказать ему сказку, чтобы отвлечь от того, что его расстроило. Или посочувствовать, потому что я и сам чувствовал себя ужасно после порки от ДиМарко. И я заговорил, тихо и успокаивающе, но Фариа просто сидел и совсем не шевелился. Наконец я осознал правду. Маленькое существо было мертво. Прямо передо мной, меньше чем в дюжине футов, он превратился в призрака.

Знаю, может показаться глупым, что я оплакивал крысу так же, как Кору Фрост. У любви множество разных обличий, как и у боли. Боль от рубцов на спине была ничем по сравнению с той, что я почувствовал, когда понял, что Фариа больше нет.

«Одного за другим», – сказал Альберт. И мне захотелось заорать на него и на Бога.

Я положил маленькое тельце на кучку соломы и пообещал, что похороню его утром. Когда стемнело, я лег, жалея, что у меня нет гармоники, потому что мне казалось, что только музыка может принести хоть какое-то облегчение. Но ДиМарко выполнил поручение Брикмана и не оставил мне никакого утешениятой ужасной ночью.

Я проснулся в темноте от скрежета ключа в замке железной двери. Я сел, испытывая благодарность за то, что Вольц не послушал угроз ДиМарко. Хотя я многое потерял, у меня еще остались друзья, и это здорово. Дверь отворилась, но на этот раз Вольц пришел без фонаря, и единственный свет, проникающий в тихую комнату, был от почти полной луны. На фоне ночного неба был вычерчен черный силуэт.