Марк Поповский - Третий лишний. Он, она и советский режим

Точно так же в присутствии моей знакомой высказывалась высокопоставленная чиновница из ЦК партии, ведающая театрами страны, Алла Михайлова. Дама эта, доктор искусствоведения, человек с неплохим художественным вкусом, вот уже много лет определяет, чему быть и чему не бывать на советской сцене. Железной рукой командует она режиссерами и директорами театров. Каждое лето несколько провинциальных театральных коллективов приезжает в Москву, чтобы с трепетом показать Алле Михайловой свой очередной спектакль и получить ее благословение. И вот после одного из таких фальшивых, бездуховных и асексуальных советских спектаклей г-жа Михайлова, оставшись один на один со своей спутницей, известным театроведом, бросила: „Они хотят иметь такой театр. Вот пусть они его и имеют…” Слово „они” произнесла она так, что не оставалось ни малейшего сомнения о том, кто именно эти они. Речь шла о власти, о том самом ЦК партии, где сама Алла Михайлова вот уже много лет творит театральную политику. Творит и сама же с отвращением смотрит на дело своих рук. Впрочем, признается она в этом только в интимном кругу.

Если так ведет себя начальство, то что же остается делать рядовым деятелям театра! Сценаристы заранее, у себя за столом, кастрируют героев пьесы. Чуя в воздухе запах опасности, режиссер так же спешит „смягчить” в спектакле отношения мужчин и женщин. Тому же учит он и актеров. Редакторы радио и телевидения также не нуждаются в специальных запретительных законах, чтобы расправляться с любовью в радио- и телепередачах. Их собственные вкусы не имеют при этом никакого значения. Опыт, извлеченный из прошлых партийных „проработок” (вроде той, что проходила в Большом драматическом театре), научил показной скромности всех, кто причастен к искусству, прессе, литературе, а также к преподаванию в школе и лекционной пропаганде.

Моя знакомая из Баку, очевидно, права: в тех толстых томах-инструкциях, которыми пользуются цензоры, прямого указания изгонять такие-то и такие-то сцены нет. Но они и не нужны — эти указания. Ибо, как говорил поэт Александр Твардовский, „себе не враг никто живой”. Все в стране знают, что можно и чего нельзя отображать, когда касаешься такой „опасной” темы, как любовь. И не удивительно, что за последние полвека ни одна сколько-нибудь откровенная любовная сцена не осквернила подмостки советских театров, не проскользнула на экраны кино и телевидения.

Один случай, впрочем, был. Народный артист СССР Георгий Товстоногов, руководитель того самого театра в Ленинграде, где партийные чиновники в 60-х годах запретили спектакль „Римская комедия”, спустя 10 лет сделал попытку непослушания. Он попытался сохранить в пьесе писателя Владимира Тендрякова „Три мешка сорной пшеницы” любовный эпизод (1975). Пьеса показывала деревенские нравы времен Второй мировой войны. Для стариков и женщин, оставшихся в деревне, это была пора голода и одиночества. На сцене возникла голая, нищая изба, куда одинокая молодая крестьянка приводит случайного прохожего — солдата. У крестьянки нет ничего, чем бы она могла угостить милого гостя. На пустом столе только бутылка водки. По замыслу режиссера, два юных существа чинно, без слов, пьют водку и без единого слова ложатся в кровать. Сцена сопровождалась трогательным романсом на слова русского поэта XIX века Тютчева. Эпизод был так облагорожен, выглядел так сверхдуховно, что даже известный своей тупостью и глупостью министр культуры РСФСР Мелентьев расчувствовался и спектакль разрешил.

Как режиссер Товстоногов, конечно, блестяще решил проблему. Он создал у зрителя почти религиозное чувство восторга перед слиянием двух юных безгрешных существ. Но, конечно, к реальной жизни этот эпизод не имел решительно никакого отношения. Зритель не мог узнать из пьесы о том, как действительно вели себя изголодавшиеся по мужикам одинокие бабы начала 40-х годов, как они готовы были с любым проходящим солдатом рухнуть под ближайший придорожный куст, как обращались в лесбиянок и даже предпринимали коллективное изнасилование случайно забредших в деревню мужчин. Искусство смогло коснуться запретной темы только ценой ухода от правды жизни, ценой обмана.

Многолетняя антисексуальная обработка общества приучила широкую публику к двойной бухгалтерии. Люди хотели бы видеть в кино и театре правду о любви, но стесняются признаться в этом даже самим себе. Этим двоемыслием пользуются, между прочим, те, кто занимается прокатом кинофильмов. В маленьких городах и поселках, когда привозят новый фильм, пускают слух, что в нем есть элементы секса, изображена обнаженная женщина. На этот слух особенно остро реагирует публика в южных национальных республиках: Узбекистане, Азербайджане, Туркмении. Зал, где показывают фильм, наполняется до отказа мужчинами. Билеты распроданы. В первом ряду сидят старики-аксакалы (мудрецы). Никакого обнаженного тела в картине не оказывается. Если фильм иностранный, то рискованные сцены вырезаются еще в Москве. Разочарованные мужчины расходятся по домам, но в следующий раз снова попадаются на ту же приманку: очень уж хочется им посмотреть что-то отличающееся от советской безсолевой кинодиеты.

Процесс известный как двоемыслие именно в области сексуальных отношений особенно глубоко расщепляет российское социальное сознание. В этом отношении аксакалы из Туркмении мыслят точно так же, как и тот ленинградский партийный босс, что, запрещая „слишком непристойную” пьесу, сам мечтает о том, чтобы увидеть на сцене или на экране голенькую „бабенку”. Расщепление это легко просматривается на всех социальных уровнях. Вполне вероятно, что та библиотекарша, которая отказала киевскому художнику выдать „неприличную” книгу Петрония, со смехом расскажет об этом случае своим приятельницам и мужу. И тем не менее, она не выдаст злополучного Петрония читателям библиотеки ни завтра, ни послезавтра, ни через год. Она будет скрывать его от публики до тех пор, пока не почувствует кожей, что выдача этой книги лично для нее безопасна. Так же точно в подобных ситуациях поступают банщики и министры, милиционеры и члены ЦК партии. Как заметил кто-то из российских мудрецов: „Все вместе мы — за, а порознь — против”.

Есть у этой темы и другой аспект. Он выявился, когда я попытался выразить общественное мнение бывших и нынешних граждан СССР количественно. Как уже говорилось выше, в моем распоряжении находилось 110 интервью и 140 анонимных анкет „Секс в СССР”. Всем 250 мужчинам и женщинам был задан вопрос: „Как вы полагаете: свободно ли обсуждается в искусстве и прессе нашей родины проблема секса?” Из 250 человек шестеро ответили, что они не знают, что ответить (2,4 %). Пятеро заявили, что обсуждение секса в прессе, театре и кино не встречает со стороны властей никакого запрета или противодействия (2,6 %). И 239 человек (95,6 %) высказали убеждение, что жизнь пола и все относящееся к интимным отношениям мужчины и женщины в Советском Союзе замалчивается. Некоторые интервьюируемые добавляли, что государственная администрация, действуя в этом направлении, использует монополию на все виды пропаганды, включая газеты, радио, телевидение, а также кино, театр и литературу.