Давид Гроссман - Будь ножом моим [litres]

И где именно она нынче порхает? Надолго ли? Судя по тому, как ты скучаешь, можно подумать, что она уехала на несколько лет! Вот так, вдруг, женщина сама по себе отправляется в долгое путешествие, да еще и с маленьким ребенком?

Сначала я был потрясен – внезапно ты обращаешься ко мне в женском роде, спрашиваешь, как я себя чувствую, не слишком ли мне одиноко, скучаю ли по тебе так же, как ты по мне…

Я ощутил в теле странную дрожь оттого, что ты обратилась ко мне так, будто тронула запретную струну.

Безусловно, меня развеселило то, какие разные вещи ты рассказываешь мне (о Йохае, например) и ей. Мне ты, к примеру, никогда не писала о том, сколько он весит, какой у него сейчас рост и ботинки какого размера ты купила ему к зиме.

Мне ты не отправляла его фотографии (ничего, если она останется у меня?).

Как я понимаю, Анна тоже очень близка с Амосом – видать, она его закадычная подруга. Можно даже на секунду представить, что вы обе знакомы с ним одинаково близко, интимно, обе так и льнете к нему. Перечитай черновик – кажется, тебе будет любопытно.

Странно это было – совершенно законным образом подглядеть за другой твоей интимной связью. А еще исподтишка насладиться вашим чувством юмора: я считал эту иронию – тонкую и слегка печальную – чем-то исключительно твоим, и вдруг выяснилось, что у тебя есть напарница. Чувствуется, как ваше чувство юмора взрослело, становясь все острее, и расцветало вместе с вами с самого детства, с тех самых дней, когда вы вместе возвращались из детского сада – большая Мириам и малютка Анна… Вообще у вас на двоих – один огромный резонаторный ящик (который ты, конечно, уже не замечаешь). Например, когда ты на этой неделе навещала ее родителей – ее отец играл на рояле, а Йохай вдруг заплакал. Я вспомнил, как ты много лет назад рыдала, сидя рядом с Анной на концерте Бронфмана [24] Ефим Бронфман – израильский и американский пианист. , – и вдруг прочитал, что, когда Анна родила сына, Амос через наушники дал ей послушать концерт Рахманинова, и все вокруг заплакали – я не понял почему – врачи, акушерка, младенец, и вы с Амосом. Все эти слезы, смех и музыка текут в вас обеих.

Скажи, я ревную?

(Ибо я вдруг понял, что это первое любовное письмо, полученное мною от тебя.)

Яир

3.9

По поводу Эммы Кёркби и твоих слов о том, какие эмоции вызывает в тебе ее голос, по поводу этого самого глубокого и полного «переплетения» счастья и печали, этого «сердца, разбитого счастьем».

Когда я услышал, как ты говоришь с Анной, то есть когда я сумел обнаружить кое-что в твоем голосе, записанном на бумаге, я подумал – о том, что иногда, когда мне удается сквозь слова расслышать твой голос, я ощущаю, как разбухаю от слез, прокладывающих себе путь наружу. Этот внутренний голос мне незнаком, я не знал его до встречи с тобой.

Сердце, разбившееся от счастья? Не уверен. По-моему, этот голос разрывает меня на части. Голос невеселый, немного истерический, готовый разрыдаться. Так скулит собака, ошалев от звуков дудочки. Он исходит из меня словно вопреки моей воле (так бывает, когда нечто ужасное вдруг приковывает твой взгляд). Он до того изводит и терзает меня, что порой я срываюсь на тебя – например, когда ты писала мальчику, которым я некогда был.

Добавь и это тоже к «настройке инструментов».

8.9

Нет, я не знаю, как я себя сейчас чувствую! И – после такого удара – меня бесит твой сострадательный, обеспокоенный (и самодовольный) тон.

Нечто похожее я почувствовал, когда ты забрала у меня свой дом, столь проворно перечеркнув все, что некогда подарила мне. Но это, конечно, не идет ни в какое сравнение.

Сейчас я пишу тебе с трудом. Я не понимаю тебя, Мириам. Да и не хочу понимать в данный момент. Скажи, как ты можешь без предупреждения нанести мне такой удар?

Впервые за всю историю нашей переписки я почти в ужасе. Не оттого, что ты рассказала. То, что ты рассказала, кажется мне дурным сном. Может быть, я несколько дней не буду тебе писать. Мне нужно немного времени.

И ты, пожалуйста, не пиши.

9.9

Я не в силах оставаться с этим наедине.

Однажды, в армии, я стоял на посту и читал – тайком, до смерти боясь, что меня поймают, – роман «На маяк». Помню, я вскрикнул, как ошпаренный, позабыв об осторожности, когда дочитал до начала второй части; и от боли, конечно, тоже, но главным образом – от злости на Вирджинию Вулф, которая сообщила мне – между прочим, в скобках, – что моя возлюбленная, прекрасная миссис Рэмзи, «умерла прошлой ночью, довольно внезапно».

Но это и близко не стояло с тем, что я чувствовал, когда у меня в руках было твое письмо. Хорошо еще, что я был один, в машине, на стоянке, пока читал его.

Что ты хочешь от меня услышать? Что ты опять меня ошарашила? Что я был вне себя, потому что так в подобных случаях не поступают? Не знаю. А с другой стороны, чем больше часов проходит, тем очевидней для меня, что и на этот раз ты проявила большую преданность нашему безумному договору, чем я, и что на протяжении всех этих месяцев ты делилась со мной плодами своего воображения, верила в них, «проживала» их со всецелой и безраздельной верностью – а я и представить не мог, что так бывает, что так можно. Это превосходит все водные аттракционы под поливалками, на которые я отваживался.

Но это больно. Болит как от удара в живот. И теперь всякий раз, перечитывая письмо, попавшее ко мне якобы по ошибке —

Что еще расскажешь мне вот так, своим оригинальным способом?

10.9

Не перестаю думать о том, как ты продолжаешь беседовать с ней. Одновременно и по-светски, и по душам. Даже в самом первом своем письме ко мне ты цитировала ее. Брала с собой почти в каждую поездку. Уже десять лет, как она мертва, а ты вновь и вновь воскрешаешь ее, день за днем.

Сколько лет было отпущено вам вместе? В смысле, с тех пор, как она подошла к тебе в детском саду «Лушка» и пообещала тебе дружбу навсегда, и до того, как ее «навсегда» закончилось? Двадцать? Двадцать пять?

А что случилось ребенком? Он появился на свет? Хотя бы он пережил эти роды (и фигурирует ли в этой истории отец)?

Я даже не совсем понимаю свою реакцию, глубину потрясения. Я ведь не знал ее при жизни, только по твоим рассказам. В определенной последовательности слов. Маленькая женщина, веселая и острая на язык, смелая, с открытым сердцем (огромная соломенная шляпа, заячья губа, и вся она – языки пламени).

Почти всегда, рассказывая о ней, ты сравнивала ее с птицей.

Теперь я, кроме прочего, понимаю, насколько ты одинока. Да, несмотря на всех этих твоих друзей, на рой окружающих тебя мужчин и подруг из мошава и с работы. Несмотря на Амоса. Дружба, подобная той, что связывала тебя с Анной, подобное единство душ возможно, наверное, только раз в жизни.