Ольга Птицева - Выйди из шкафа

— Вы давно у врача были, Григорий Михайлович?

— От старости, дружочек мой, нет лекарства кроме одного, самого надежного, — отвечал тот, улыбался широко и рассеянно. — Может, чайку?

— Что ты к нему шастаешь? — возмущалась бабушка. — Нет бы девушку себе нашел, все со стариком возишься.

— Три года, как защитились, пора бы и честь знать, а? — зубоскалила Танька. — На красный диплом так и не высидел у него, а все сидишь зачем-то.

— Вам нужно больше гулять, Тимур, не тратьте время на пыль и тлен, — мягко просил Данилевский, но смотрел с таким отчаянием, что Тим оставался, заваривал еще чаю, разливал его по фарфоровым чашечкам, слушал, как из этого же сервиза пила однажды коньяк Беллочка Ахмадулина.

В тот день они договорились на семь. Тим успел прикорнуть на короткий час, когда заторможенность отступала, позволяя телу провалиться в блаженный сон, закончил корректуру, пробежался по ней еще раз и даже отправил на верстку очередной бодряк о космическом десанте. Оставалось зайти в магазин, у Данилевского как раз закончился сахар кусочками и таблетки от давления.

Перешагивая границы плиток, Тим перебирал в голове все возможные тактические ходы в назревающей игре — отвести к врачу упертого старика. Очень уж тяжело дышалось Григорию Михайловичу в последние недели, очень уж долгой выдалась зима, очень уж давно он не спускался во двор, медленно прорастая в побитый временем бархат кресла. Телефон ожил в кармане куртки, завибрировал нервно, и Тим тут же потерял мысль.

Звонил Зуев. Звонок, настойчиво рвущий карман, не предвещал ничего хорошего. Не будет же главред искать его в семь вечера, чтобы похвалить за работу над проходным боевичком про попаданцев? Нет, если он звонит, значит, жди беды. Уж беда себя ждать не заставит. Еще и нога опустилась прямо на темный стык между плитками. Тим заставил себя глубоко вдохнуть и достал телефон.

— Да? Я вас слушаю.

— Вы мне нужны, — без приветствий начал Зуев. — Прямо сейчас. Приезжайте.

— Но я… — До дома Данилевского оставалось два квартала.

— Это срочно, — Зуев сбился, вспоминая имя. — Тимур, это жизненно важно. Жду.

И дал отбой.

Пришлось набирать Данилевского.

— Дружочек, а я уже вас потерял, думаю, где же Тимур, чай стынет, новый выпуск «Знамени» трепещет, ожидая внимания нашего, — затараторило-заскрипело на том конце.

— Григорий Михайлович, меня вызвали на работу, — пробормотал Тимур, морщась от жалости и вины. — Вы простите, но надо ехать…

— Вызвали? — дрогнувшим голосом откликнулся Данилевский, но тут же собрался, вспыхнул тысячью ободрений: — Повышать спешат! Никак иначе! Конечно, поезжайте, милый мой. Никаких сомнений, повышать спешат!

— А таблетки?..

Записочка с точным названием таблеток, выписанным аккуратным почерком Данилевского, лежала в кошельке. Кто назначил их и когда, Тим не знал, но бегал за ними исправно, дважды в месяц, не без стеснения запуская руку в шкатулку, где собиралась небогатая профессорская пенсия.

— А что таблетки? Уж протяну. Не думайте обо мне даже.

Голос Григория Михайловича тускнел, но тон оставался бодрым.

— Я завтра приеду, — пообещал Тим. — Днем буду у вас.

— С хорошими новостями, дружочек! Приезжайте с хорошими новостями! — и нажал отбой.

До метро Тим шел, с силой наступая на плиточные ребра. Детская примета уже сработала, и бояться ее теперь смысла не было.

…Зуев встретил его у лифта, что само по себе выглядело совсем уж невозможным. Стоял себе, прислонившись к выкрашенной в беж стене, крупные ладони прятал в карманы брюк, по правой штанине расползлось неопрятное кофейное пятно. Его Тим первым и увидел, вцепился взглядом в блеклые очертания пролитого на дорогую шерсть кофе и закостенел в двух шагах от ее обладателя.

— Приехал, — утвердительно кивнул Зуев и оторвался всем своим литым массивом от стены. — Пойдем подышим, дело есть.

Пришлось выходить на лестницу, подниматься половину пролета и ждать, пока Зуев отопрет дверь личным ключом. Выходить на запасной балкончик было строжайше запрещено, но правила пишутся не для всех. Зуев выбрался наружу, похлопал себя по карманам, нашел пачку и тут же закурил.

— Будешь?

Тим замотал головой. От сигаретного дыма его тут же начинало подташнивать, голова становилась тяжелой, а мысли вытягивались, становились такими же неповоротливыми, как в часы бессонья. Не будь перед ним начальник, может, он бы и попросил не курить, но Зуев не спрашивал. Крепкая и короткая сигарета смотрелась продолжением его крепких и коротких пальцев. Он зажал ее между желтоватых зубов, нагнулся к зажигалке. Тим поглядывал на него с интересом. Зуева, который обычно сидел в стеклянном кубе посреди редакции, и представить было сложно таким — курящим на ветру и прямо здесь решающим что-то в своей квадратной голове.

— Тетерина знаешь? — спросил он, затягиваясь.

Смутно знакомая фамилия вспыхнула в памяти, но тут же померкла. Опять не в теме.

— Нет.

Зуев выдохнул дым, стряхнул пепел .

— Ну как нет-то? Знаешь. Михаил Тетерин. Бестселлер-мейкер, блядь. Пидорок этот. Понял?

Слова он цедил, не разжимая зубов, сигарета подрагивала в такт каждому. Думай-думай, взмолился про себя Тим, вспоминай. Давай. Михаил. Тетерин. Продающийся автор. Пи-до-рок. Ну? Последнее определение лучше пропустить мимо. От него мерзко попахивало. Пауза затянулась. Зуев затушил сигарету о металлическое ограждение и сбросил окурок вниз. Десять этажей стеклянного роскошества. Сколько-то метров тотального снобства.

— Михаэль Шифман, — медленно произнес Зуев и развернулся к Тиму лицом.

Носорожьи глазки вцепились смертельной хваткой. Соображать стало еще трудней. Тим судорожно сглотнул.

— Переводной?

— Если бы. Свой. Вспомнил?

Картинка наконец сложилась. Тетерин. Не человек, а ворох одежды. Узкие джинсы, рубашки навыпуск из-под свитера, шарфы внезапных оттенков, дорогущее пальто в сочетании с истоптанными кроссовками. Шестьдесят тысяч тиража. Семь допов. Острый парфюм с пугающим шлейфом. После него кто-то обязательно открывал окно. Запах творчества, шутил Зуев и просил кофе, чтобы этот самый запах перебить. Пустота, выданная за гениальность. Ширпотреб, проданный по цене антиквариата. Золотая антилопа. Этот пидорок.

— Вспомнил, — кивнул Тим и застегнул верхнюю пуговицу на куртке.

Ветер дул прямо в лицо. Внизу он еще пах прелой листвой, здесь же вся холодная его память бушевала будущей слякотью и снежной кашей, приправленной реагентами. Хотелось вернуться в тепло.

— Не пишет, с-с-сука. — Зуев опустил тяжелую ладонь на ограждение и сжал его так, что побелели костяшки волосатых пальцев. — У нас подвешено на него усраться сколько. А он нос воротит. Демиург сраный. Не дави, говорит. Я пишу, говорит. А у меня план горит.