Леонид Каганов - Диалоги рептильного мозга

— Падает, падает! — вдруг оживилась группа подростков, поднимая телефоны повыше.

Где-то внутри исполинского камина сверху откололась здоровенная плита перекрытия и теперь опускалась в топку, словно в замедленной съемке. Земля под ногами дрогнула, раздался гул, и от здания во все стороны повалили столбы пыли.

— Боюсь за ребенка, — повторила женщина и решительно покатила коляску прочь.

— Хочу, чтобы оно рухнуло совсем! — пожаловалась девочка-подросток, ни к кому не обращаясь. — Стою и жду, надеюсь. Там люди гибнут, их надо жалеть, но мне их ни капельки не жалко. Ведь я и мои друзья в безопасности. А незнакомых людей и так слишком много.

— Пожарные делают всё неправильно, — возразил паренек ее возраста. — Я очень крутой эксперт по пожарам и пожарным машинам.

— Нельзя разглядывать и снимать! — закричал издалека полицейский и шагнул к нам, на ходу вскидывая руку, словно пытаясь загородить всем камеры, но выглядело это как фашистское приветствие. — Мне нельзя, чтоб вы разглядывали и снимали!

Вернувшись домой, я просто упал спать — организм словно выключился от всего пережитого. Разбудил меня телефонный звонок.

— Парамонов? — раздалось в трубке. — Это Галина, одноклассница, меня распирает от новостей!

— Галка? — удивился я. — Староста?

— Ты тоже не молодеешь, тебе тоже тридцать семь, — сердито ответила она. — Не перебивай и не мешай мне наслаждаться моментом! Ты помнишь Гену Самохина?

— Так точно, — растерялся я.

— Погиб сегодня! — Она выдержала паузу. — Дом рухнул на юге Москвы! Ну как тебе?! Не ждал такого?! Но не бойся, нам переживать не о чем! Он умер не потому, что все умрут, а потому что сам виноват — пошел в опасный дом. А я хожу в безопасные дома, поэтому не умру! — Она трещала без умолку. — Я такая догадливая! Мне сообщила Машка, но Машка не догадалась почитать новости, а я догадалась: везде только и пишут про этот взрыв бытового газа на Балаклавке, там столько людей погибло! Но самую главную новость ты сейчас узнаешь от меня: похороны послезавтра, военный морг в Красногорске.

— Послезавтра? — переспросил я растерянно.

— Вот и я воодушевилась! — ответила Галка. — Ты не знаешь телефон Вахоткина и Панюшкиной? Я хочу первой пригласить всех, чтобы чувствовать себя на похоронах центральной фигурой!

— Не знаю.

— Ну и дурак, — вежливо ответила Галка и отключилась.

Прощаться с Генкой пришло совсем мало народа. Из одноклассников были только Галка, Вахоткин и Светка. Светка приехала с высоким негром по имени Хамон, по-русски он не говорил. Она все время обнимала его, словно боясь, что он убежит. Чуть поодаль был юный парнишка, немного похожий на меня в шестнадцать, а с ним немолодая женщина. Отдельной группой у дверей морга курили четверо военных — коллеги Генки, а с ними Лизавета. Лизавета плакала, военные утешали ее.

— Как же теперь я? — говорила Лизавета. — Я дорогая породистая женщина. — Она бросила взгляд на парнишку. — Зачем ему сын? У него была я. Вдруг они отхапают дом?

Вахоткин потрогал меня за плечо, вздохнул и трагически произнес:

— Хочу поскорее выпить.

Я на всякий случай кивнул, и Вахоткин обратился с теми же словами к Галке.

— Я знаю расписание похорон даже лучше, чем те, кто его составляли, — ответила она, бросив взгляд на часы.

— Обзавидуйтесь, с кем я теперь живу, — сказала Светка и крепче обняла спутника. — Хамон — француз и негр!

В церкви было сумрачно и пахло почти как на Балаклавке, только к дыму добавили что-то сладкое. Военные коллеги помогли установить гроб, но крышку открывать не стали. Вышел священник — немолодой, поджарый, чернобородый, с пронзительными и мудрыми глазами. Оглядел собравшихся.

— Теперь-то что, — густо произнес он. — Раньше надо было в церковь ходить. — Помолчал и добавил: — Я не должен так думать, это грех.

Раздали свечи и началось отпевание. Я никогда раньше не был на отпевании, но здесь оно выглядело жутковато. Священник не говорил и даже не пел — словно читал хип-хоп. Делал он это спокойно и деловито, словно занимался этой работой всю жизнь. Думаю, в церкви при кладбище так оно и было. Голос его был красив и мощен, он взлетал к потолку, а величественное эхо размазывало звук среди колонн, икон и фресок. Он произносил фразы в чарующем ритме — то быстро проборматывал длинные абзацы, словно на ускоренной перемотке, то вдруг выбирал какое-то слово, разбирал его на слоги и неторопливо, словно белье после стирки, начинал развешивать по нотным линейкам — пронзительным и чистым. Он повышал тон и понижал тон, уходил в басы и взлетал в сопрано, словно расставлял в своей песне вопросительные знаки и паузы.

— Вы неправильно оделись и плохо держите свечи-и-и-и-и-и, — тянул он. — Я не должен так думать, это грех. Гре-е-ех! Ни у кого из вас нет души и веры-ы-ы… Никто из вас не спасется — спасусь только я и святой настоятель Мефодий, но он уже стар и спасется вот-во-о-о-от… Я не должен так думать, это грех. Гре-е-ех! Негра какого-то еще притащили, чорта нерусского-о-о… Я не должен так думать, все дети божьи, даже негры, во как глазищами сверкает. Гре-е-ех! У меня с утра болит живо-о-от… Это за грехи. За ваши грехи-и-и. Я не должен так думать. Гре-е-ех!

Отпевание закончилось, гроб понесли к могиле. Я думал, коллеги майора дадут залп из ружей, но видимо, тут это не полагалось. Хоронили Генку молча. Только кидая в могилу комок глины, Вахоткин прошептал «я очень хочу выпить», а Галка — «я никогда не умру». Комки глины звонко щелкали по крышке гроба, словно монетки, летящие в курортный фонтан вместе с загаданным желанием.

Поминки Лизавета организовала на втором этаже английского паба. Здесь был отдельный маленький ВИП-зал, хотя снизу доносился пятничный гул, музыка и клекот кофемашин. Сын Генки со своей матерью на поминки не поехали, сухо попрощались с Лизаветой у ворот кладбища. Зато добавилось генкиных сослуживцев во главе с важным чином — то ли полковником, то ли генералом, я никогда не умел различать их символы.

Еды было вдоволь. Стол был уставлен бутылками, тарелочками с колбасой, разложенной звездочками, и икрой, размазанной по тарелке так, чтобы её казалось больше, чем на самом деле. Говорили тосты по очереди, не чокаясь.

— Генка умер из-за неправильного поведения, — объясняла Галка. — Сам и виноват. А я веду себя правильно, со мной такого не случится.

— Только не думайте, что вас одну очень жалко, — успокаивала Светка сидящую рядом Лизавету. — Меня тоже очень жалко — у меня летом тоже умер дядя.

— Мне срочно надо выяснить, от чего именно умер твой дядя! — заинтересовалась Галка. — Я хочу убедиться, что не повторю его ошибку!

— Но все тут заценили, с кем я теперь живу? — ответила ей Светка. — Хамон — француз и негр, и моложе меня. А чего добились вы?