Питер Хёг - Твоими глазами

В клинике имелась маленькая кухня.

— Я тут принёс кое-что перекусить, — сказал я.

И выложил на стол хлеб, сыр, оливки, масло и салат. Хлеб я испёк сам.

Она замерла. Вслед за ней и остальные.

— Совместный приём пищи — это встреча, — сказал я. — Первая встреча ребёнка с матерью, когда его кормят грудью. Общие семейные обеды. Тайная вечеря. Свадебный ужин. Поминки. Последняя трапеза приговорённого к смерти.

Она пристально смотрела на меня.

— «Мы мечтаем о встрече с другими людьми, — сказал я. — Но когда шанс появляется, мы шарахаемся в сторону».

Она всё ещё не сводила с меня глаз. Потом рассмеялась.

И стала накладывать себе еду на тарелку.

— В летнем детском саду, — сказал я, — в усадьбе «Карлсберга», когда мы возвращались после дневной прогулки, нам давали сладкое — ломтики белого хлеба с толстым слоем мягкого маргарина, посыпанного жёлтым сахаром.

Я представил себе ту столовую. Обшитые деревом стены, мебель из сосны. Освещение. Вспомнил запах. Огромного деревянного дома, который стоял закрытым зимой и вот теперь только начинал прогреваться. Запах пара из душевых.

Лиза накрыла мою руку своей. Она впервые прикоснулась ко мне, если не считать того объятия.

В эту минуту мне показалось, что я увидел рядом с нами наши голограммы. Увидел потоки в светящихся телах. Пляшущие язычки вокруг сердца. Вокруг зрительной коры мозга.

— Ты знаешь, что лежит в основе всей науки?

Я покачал головой.

— Готовность прийти на помощь. Источник жизненной силы в любой науке состоит в том, что она должна передаваться дальше. В самой глубине души учёного, за карьерными устремлениями, за желанием понять мир, чтобы управлять им, таится желание обернуться к тем, кто идёт позади, и помочь им дойти до той точки, где находится он сам. Чтобы в один прекрасный день увидеть, как они пойдут дальше, когда сам он остановится.

Я обвёл взглядом молодые, открытые лица её помощников.

— А как же оружие? — спросил я. — Большая часть учёных во всём мире работает на войну или как-то связана с ней.

Она ничего не ответила.

— Мы спали в одной комнате, — сказал я. — Ты, Симон, я и Конни, в комнате фрёкен Йонны. Там мы обнаружили, что можем проникнуть друг к другу в сны.

Конни писалась во сне. Фрекен Йонна никогда ничего не говорила, ни разу её не ругала, она лишь постелила клеёнку ей на матрас и регулярно меняла простыни. Каждый день. Но дети в детском саду что-то заметили, хотя нас и водили в душ два раза в неделю. Дети стараются держаться подальше от ребёнка, от которого пахнет мочой.

Однажды вечером Симон сказал ей:

— От тебя что-то пахнет. Ты описалась?

Она расплакалась.

— Мне каждую ночь снится, что я в туалете, — сказала она. — Сажусь и писаю. Ничего не могу с этим поделать.

Симон сказал, что то же самое было с его младшей сестрой, Марией. Когда-то она тоже писалась во сне. И тогда он стал вставать по ночам и относить её в туалет, а потом обратно в комнату. И вскоре всё наладилось.

— Давай, я тебя тоже буду носить, — сказал он.

Один он не мог её поднять, и мы решили помочь ему. Мы попытались — две ночи подряд. Симон просыпался, но не мог разбудить никого из нас. Мы рассказали обо всём фрёкен Йонне. Она как-то рассеянно нас оглядела, а потом сказала:

— Интересно, а вот если бы можно было пробраться в сон Конни…

И ушла.

Я посмотрел на Лизу. На Лизу, которая сидела напротив меня, здесь, на кухне.

— Когда фрёкен Йонна ушла, ты сказала: «Если бы мы смогли попасть в сны Конни. В ту минуту, когда ей снится, что она в туалете. Тогда мы разбудили бы её и сказали, что ей надо проснуться и пойти туда. Если бы у нас получилось».

Мы пытались, ещё две ночи. Всей нашей группе перед сном читали сказки в общей спальне. После чего нас четверых отводили в нашу комнату. Когда фрёкен Йонна погасила свет и ушла, Лиза сказала: «Давайте договоримся. Сегодня ночью нам будет сниться то же, что и Конни».

Но у нас опять ничего не вышло. Каждому снились сны, но все они были разными. И Конни снова описалась. На третий вечер, когда фрёкен Йонна закрыла за собой дверь, Лиза села на кровати. Она положила на одеяло какой-то листок, это оказался рисунок. Она нарисовала правильный круг. И закрасила его красным цветом. Сегодня, вспоминая его, я назвал бы его бордовым: тёмно-красный, с оттенком лилового.

— Мне иногда снится, что я летаю, — сказала Лиза. — Раньше мне редко снились такие сны. А потом я придумала вот эту штуку с цветом. Я смотрю на цвет перед тем, как заснуть, и говорю себе, что, когда он мне приснится, он должен напомнить мне, что я должна летать. Легче сделать так, чтобы тебе приснился цвет, чем запомнить, что во сне ты должен не забыть что-то сделать.

Она протянула руку, и свет из окна упал на красный круг. Мне тогда показалось, что он вспыхнул. Дети могут очень остро воспринимать цвета.

В ту ночь и ей, и мне снился красный круг. На следующую ночь и Симону. Затем несколько ночей никому

из нас ничего не снилось. А потом и Конни приснился цвет. Не круг — цвет. В ту ночь она впервые не описалась. Утром фрёкен Йонна как обычно сняла простыню, чтобы поменять её, и увидела, что она сухая. Она ничего не сказала, но заметила, как тихо стало в комнате. Она оглядела нас. Мы сидели на своих кроватях, все, за исключением Конни, и смотрели на сухую простыню. Мы ничего не говорили. Как и тогда, с птичьим гнездом. Ни разу за всё это время мы не проговорились никому из других детей.

Наверное, мы уже тогда знали, что началось наше путешествие.

В тот день, когда Конни впервые не описалась, мы получили передачи от родителей.

Воспитательницы собирали все пришедшие за несколько дней посылки и письма, а потом раз в неделю раздавали их детям.

За те три недели, что мы пробыли в летнем детском саду, Конни и Симон не получили ни одной посылки. В детский сад «Карлсберга» ходили в основном дети рабочих пивоварни, в разливочных цехах работа была сменная, зарплата — маленькая, многие рабочие были пьяницами, разрешалось пить пиво на работе, некоторые только ради этого приходили раньше, чем начиналась их смена.

В тот день мы с Лизой сидели напротив друг друга на краю песочницы, нам обоим передали посылки.

Мне прислали пластмассовых солдатиков, Лизе — цветные стеклянные шарики.

Светило солнце. До нас доносился запах свежескошенной травы, смолы из елового питомника, водорослей и холодной солёной воды с моря. Шиповника, растущего на берегу. На футбольном поле, у ворот дети экономки гоняли мяч, и я слышал, что они говорят на диалекте северо-запада Зеландии.

— Играть интереснее, когда ты делиться игрушками, — сказала она.

Мне самому никогда такая мысль не приходила в голову. Я как сейчас помню, с каким видом она это сказала. Казалось, она гораздо старше своих лет.