Питер Хёг - Твоими глазами

Свернув с шоссе, я проехал километр через лес, съехал на обочину и остановился.

Оттуда я отправился пешком — по лесной тропинке, тянувшейся вдоль дороги. На ногах у меня были кроссовки на толстой, пружинящей подошве, тропинка была засыпана толстым слоем сосновых иголок, так что двигался я почти бесшумно.

Звери в это время года ведут себя не так, как обычно, они не так пугливы. В сером утреннем свете в просвете между деревьями я увидел на фоне неба силуэты двух зайчат, которые играли так, как я никогда прежде не видел. Бурно чему-то радуясь, они подпрыгивали вверх, метра на полтора, друг против друга.

Несколько минут спустя я чуть не наступил на спящую прямо на тропинке косулю, не заметив её в тени подлеска. Она почуяла меня, когда я был уже в шаге от неё, вскочила и умчалась стрелой. Потрясение от близости дикого животного и его стремительного бегства ещё долго не покидало меня.

Поравнявшись с гравийной площадкой, я спрятался в кустах на опушке леса.

Чёрный фургон стоял там же, где я его и раньше видел.

Я просидел в кустах минут двадцать. В лесу пробовали голоса первые весенние птицы — скворцы, чёрные дрозды. Вдалеке в небе клином тянулись гуси.

Из фургона вышел человек, подошёл к кусту и помочился.

Когда он выходил из машины и вновь забирался в неё, дверь на короткое время приоткрывалась, и я мог заглянуть внутрь.

Освещение внутри фургона было тусклое. На столике стояло несколько мониторов, перед ними стул, ещё я заметил много разных приборов.

Я пошёл назад к своей машине, проехал последний километр по дороге и припарковался на стоянке института.

Из машины я не стал выходить. Её внедорожник появился пять минут спустя.

Она вышла из машины. Но не пошла вокруг здания. Как можно было ожидать. Она вошла в другую дверь.

Я обошёл кругом, сел на скамейку спиной к окнам института, лицом к заливу. Через минуту она открыла дверь.

Её помощники уже были на месте. Приборы тоже.

В зале всё немного поменялось. С низкой платформы исчезли изогнутые трубы сканера. Шлемов, напоминавших фены для сушки волос, тоже не оказалось.

Стулья были новые. Белые, пластиковые. На спинке каждого висел новый шлем, меньше и легче предыдущих. Тонкий и, по-видимому, плотно прилегающий, похожий на резиновую купальную шапочку. На столиках, где прежде лежали очки, было пусто.

— Мы получили новое оборудование, — объяснила она.

На стульях для нас были приготовлены халаты, они тоже были другими. Более лёгкими, более облегающими. К рукавам были пристёгнуты перчатки из материала, напоминающего поплин.

— Нам больше не нужен кеталар, — пояснила она. — В эти шлемы вмонтирован ТМС — транскраниальный магнитный стимулятор. Он воспроизводит в наших телах то, что происходит в пациенте. Техническое решение существует уже давно. Мы лишь усовершенствовали его.

Она улыбнулась.

— Мы станем, наши тела станут, вместе со всем этим оборудованием, самым совершенным симулятором в мире.

— А что мы симулируем?

— Мы моделируем физическое основание для сознания другого человека.

Мы надели халаты и шлемы.

Ассистенты прикатили столик на колёсиках и поставили между нами. Один за другим подключили целый ворох проводов.

Я отметил смутное, головокружительное ощущение нереальности, возникающее всегда, когда включался МРТ.

— Поговорим о пациентке, которую ждём, — сказала она. — Мы не торопимся, привыкай пока к своим ощущениям.

Что-то чужое оказалось передо мной. Казалось, оно давит на меня. Это была система Лизы. Возникло такое же чувство, как и за секунду до того, как мы входили в светящиеся тела. Но сейчас оно было сильнее, настойчивее. Прежде световые голограммы поддерживали ощущения визуально, казалось, что мы смотрим 3D-фильм. Теперь же я непосредственно столкнулся с чужой для меня системой другого человека.

Я попытался успокоиться и не сопротивляться происходящему.

Почувствовал, как система Лизы проникает в мою, оказывается во мне. Как она, наверное, чувствовала и меня в себе.

— Её зовут Аня. Ей двадцать один год. С девяти до одиннадцати дед со стороны матери неоднократно совершал в отношении неё сексуальное насилие.

Где-то внизу, ниже пояса я почувствовал спазмы.

Я прижал руку к животу, ниже пупка.

И сразу же понял, в чём дело. Через систему Лизы мне передалось слабое отражение насилия.

— Как она отнесётся к тому, что я, мужчина, буду участвовать в сеансе?

Я слышал свои слова. Одновременно с этим я отмечал, что мы обмениваемся не только словами. Что язык — лишь несущая частота, которая переносит больше того, что содержится в словах.

Вроде бы я говорил о возможных опасениях пациентки. Слова были об этом. Но я имел в виду и свой собственный страх.

— Она готова, дала согласие. И более того — даже просила об этом. Мы подходим к очень важным в её жизни ситуациям. К тому дню, когда насилию был положен конец. Она хотела, чтобы при этом присутствовал свидетель-мужчина.

Если бы мы — через аппаратуру и шлемы — не находились в непосредственном контакте, я бы ей поверил. Но сейчас я понимал, что правда совсем не так однозначна, как сказанное. Что она гораздо сложнее.

— Но, наверное, это рискованно, — заметил я.

— Конечно, это рискованно, мы все трое рискуем. Это неизбежно. Человек может принять только одно решение, более рискованное, чем предстать обнажённым перед другим человеком.

— И что это за решение?

— Всегда защищаться от других людей.

Ассистенты привели пациентку. Мы встали и поздоровались с ней. Она засмеялась, увидев нас.

— Это похоже на купальные шапочки, — сказала она. — Знаете, вы — хирурги, которые забыли снять купальные шапочки!

Не знаю, чего я ожидал, но стойкость её духа оказалась для меня полной неожиданностью. Довольно хрупкая девушка, постриженная «под пажа» — в свете галогеновых светильников блестящие рыжие волосы сверкали, словно медь. Лицо было бледным и при этом светилось энергией и юмором.

Она пожала мне руку, задержала её в своей и посмотрела на Лизу.

— Он выдержит это?

Лиза кивнула.

Ассистентки помогли ей облачиться в халат и шлем, видно было, что для неё всё это уже дело привычное.

Она подошла ко мне. Мы оказались совсем близко.

Она ничего не сказала. Я почувствовал, что друг против друга стоят два чужих человека. Затем Лиза начала сеанс.

Комната вдруг закачалась. Контуры предметов стали расплываться.

Тут я вспомнил про себя. Про то, что мне нельзя терять контакт со своим телом, с собственной системой.

— То, что вы чувствуете, это отсутствие у меня личных границ, — пояснила Аня. — В случае физического насилия над детьми их личные границы разрушаются.

Она не жалела себя, не бравировала. Она рассуждала совершенно трезво.