Питер Хёг - Твоими глазами

Она полностью отдавалась прикосновению. Контакту. Но её внимание было сосредоточено на светящихся фигурах. Или, точнее, на чём-то позади них.

В эту минуту у меня возникло ощущение, что ищет она всё-таки не встречу людей. Она ищет что-то более глубокое. Нечто, что скрывается за такой встречей.

Мы вновь сели.

— Расскажи про детский сад, — попросила она.

Она была такой же, какой была тогда, тридцать лет назад. Непосредственной.

— Нас было, наверное, человек семьдесят, в трёх группах. В середине дня после еды всех укладывали спать, в спальном зале, на раскладушках. Пододеяльники были в бело-зелёную клетку, из той же ткани, что халаты и передники воспитательниц.

Я посмотрел ей прямо в глаза.

— Бело-зелёная клетка, — повторил я.

В её взгляде ничего не отразилось.

— В одной группе были самые маленькие, в другой — дети среднего возраста, в третьей — самые старшие. На втором этаже помещались ясли. В каждой комнате на стене напротив входа была картина Ханса Шерфига, изображавшая джунгли. Зелёные джунгли. И множество разных животных. В глубине картины влажный тропический лес становился синим и контуры его расплывались.

Я настойчиво ловил её взгляд.

— Зелёные джунгли, — повторил я. — Которые становились синими и расплывались.

— Ты пытаешься заставить меня вспомнить? — спросила она.

— Это ты тогда говорила. Что цвета могут быть дверьми.

Она грустно покачала головой.

— Все воспоминания стёрлись.

— Мы пришли в детский сад одновременно. Моя мама работала в бухгалтерии «Карлсберга». Поэтому ей удалось устроить в детский сад Симона и его сестру. Ты, Симон и я никак не могли заснуть во время тихого часа. Наши раскладушки стояли рядом. Мы лежали тихо-тихо. Такие тогда были порядки. Другие времена. Но мы не спали. Однажды пришла фрёкен Грове. Она была заведующей, управляющей. Вокруг неё витал ореол благородства. Воспитательницы, как правило, носили форму, она же всегда была в обычной одежде. На пальце у неё блестело толстое золотое кольцо. С большим блестящим камнем. С ней пришла фрёкен Ионна. Молодая женщина, она занималась уборкой. Они стояли, глядя на нас. «Они так и не заснут, — сказала фрёкен Ионна. — Лучше их вообще не укладывать. Пусть гуляют на улице. Не будут никому мешать». Женщины повернулись и ушли. Мы вылезли из-под одеял. Чувствовалось, что дежурная, фрёкен Кристиансен, заместительница заведующей, была недовольна. Ведь это нарушение правил. Мы вышли на улицу и уселись на освещённой солнцем скамейке. Это было наше первое собрание. Мы создали клуб. Клуб неспящих детей.

Лиза нажала какую-то кнопку. Перегородки, шторы и ставни открылись. Голубые фигуры померкли.

Она сидела без движения.

— В детский сад мы начали ходить летом, — продолжил я. — И тут нас сразу же отправили за город. В усадьбу «Карлсберга», у «Карлсберга» было несколько домов поблизости от Каттегата. Мы провели там три недели. Это было обычное дело тогда. Мы были самыми младшими. Все дети спали в общей спальне. Но фрёкен Йонна поставила четыре кровати в своей комнате. Для тебя, Симона, меня и девочки по имени Конни. Мы были младше всех. Там мы и спали. Тем летом мы и подружились.

Я освободился от проводов, которые не отпускали меня от приборов, и поднялся.

— Фрёкен Йонна показала нам гнездо жаворонка, — продолжал я. — Каждый день она водила нас к нему. Мы старались не шуметь. В гнезде лежали яйца. Мы наблюдали, как вылупились птенцы, как они выросли и научились летать. Они покинули гнездо за день до нашего отъезда домой. Фрёкен Йонна взяла гнездо и принесла его в детский сад. Спросила, кто хочет забрать его с собой. И тогда Симон сказал: «Давайте отдадим его Лизе». Фрёкен Йонна обвела нас взглядом. Мы кивнули. Она завернула гнездо в фольгу и протянула тебе.

— Почему? — спросила она. — Почему именно мне?

— Потому что тогда мы уже отправились в путь.

Я выбрался из халата, она встала.

Мы стали собираться.

Она позвонила через два дня и попросила приехать на следующий день.

По пути через лес между шоссе и клиникой я сбавил скорость, чтобы не спеша проехать мимо чёрного фургона. Он всегда стоял на одном и том же месте, когда бы я ни проезжал мимо, — тёмный, блестящий, непонятно зачем здесь оставленный. Людей я поблизости не заметил.

В клинике я в последний раз встретился с Вильямом.

На сей раз тоже не было никаких предварительных объяснений. Мы надели халаты, очки, на Вильяме закрепили датчики, они с Лизой заняли свои места, она включила аппаратуру, появилась голограмма.

— Что вы помните из того времени, когда находились в коме, из тех пяти дней?

— Ничего, — ответил он, — я был в полной отключке.

— Бывает, что тем не менее остаются какие-то воспоминания. Иногда они могут остаться в виде снов.

Оба они смотрели на голубой свет. Он поблёк. Проступили следы боли в затылке. Тело, сотканное из света, стало асимметричным, левая сторона начала сжиматься. Всё это было отражением того болезненного ощущения, которое, как мы все понимали, возникало у него, стоило ему попытаться заглянуть внутрь себя.

— Кажется, я шёл по пустыне, — сказал он. — Я не мог из неё выбраться. Не мог остановиться, нужно было идти дальше. Это я помню. И сейчас мне кажется, я снова оказался там. Я опять там.

— С вами кто-нибудь есть?

Он заглянул в свою пустыню.

— Дети. И их мать. Они куда-то уходят. Почему они уходят? Кажется, они не верят в меня.

Тело его оставалось неподвижным, но голограмма корчилась.

Без сомнения, мы видели его страдание.

— Это невозможно, — сказал он. — Мы развелись только несколько лет спустя. Почему они уходят от меня?

— А не может ли быть, — спросила она, — что это вы уходите от них?

Она была полностью сосредоточенна. Всё её внимание было устремлено на него и голубую световую карту.

В этот момент она находилась рядом с ним в пустыне. Именно поэтому он на мгновение смог там оказаться — он был там не один.

— Да, — проговорил он медленно, с изумлением. — Это я покидаю их. Почему так?

Она молчала.

— И тут я решаю, — продолжил он. — Я решаю жить. И начинаю приходить в себя.

Он откинулся на спинку стула, она выключила проекторы. Зажужжали невидимые электроприводы, дневной свет, словно жидкость, залил комнату.

— Почему я хотел уйти от них? Почему я больше не хотел жить?

Он встал и подошёл к ней. За ним волочились провода.

— Почему я хотел умереть?

— Мы не можем осознать то, чем обладаем, пока не потеряем это, — сказала она. — Или едва не потеряем. Иногда люди стремятся к смерти, чтобы почувствовать ценность жизни.

Его лицо застыло от потрясения. Не знаю, слышал ли он её. Она подвела его к письменному столу.