Анни Эрно - Годы

То было место эмоций быстрых и дробных: любопытство, удивление, озадаченность, влечение, отвращение — стремительные стычки желаний и разума. В будние дни — конечный пункт прогулки, повод выйти из дома для пар пенсионного возраста, медленно наполнявших свои тележки. По субботам массово прибывали семьи и бездумно радовались близости вожделенных вещей.

Приобретение вещей (без которых мы будто бы «не могли обойтись») — то радостное, то раздраженное, то легкомысленное, то уныло-покорное — все более составляло вектор жизни. Слушая последнюю песню Сушона «Сентиментальная толпа», мы словно смотрели на себя с расстояния в сто лет так, как увидят нас люди того времени, и с грустью думали, что не можем сопротивляться увлекающему нас потоку.

Однако взбрыкивали перед покупкой какого-нибудь нового приспособления: «Отлично раньше жили и без него», а потом еще разбирать инструкцию, осваивать, но в конце концов решались под давлением окружающих, которые расхваливали его достоинства: «Сама увидишь, это просто другая жизнь», — как будто платили дань за приближение к большей свободе и счастью. Первое использование слегка пугало, потом приходили неведомые ощущения, едва родившись, они исчезали и забывались в привыкании: смятение при звуках сообщений автоответчика, которые можно было накапливать, как вещи, и переслушивать по десять раз; изумление от вида вылезающего из факса листа бумаги с только что написанными словами любви — странное присутствие отсутствующих людей, настолько сильное, что возникало острое чувство вины, если не снимешь трубку и включится автоответчик, и ты застывал в бессмысленном опасении, что при малейшем звуке — там услышат.

Хотя и было заявлено, что «информатизация затронет всех», компьютер заводить не хотелось. Первая вещь, перед которой мы чувствовали свою неполноценность. Мы предоставляли осваивать его другим — и завидовали.

Наибольший страх вызывал СПИД. Изможденные до неузнаваемости лица умирающих знаменитостей, от Эрве Гибера [79] Эрве Гибер (1955–1991) — французский писатель, автор автобиографических романов о СПИДе. до Фредди Меркьюри — такого прекрасного в своем последнем клипе (не то что раньше, с кроличьими зубами) — явно подтверждали сверхъестественный характер этой «кары», первого проклятия, павшего на конец тысячелетия, предвестника Страшного суда. От ВИЧ-инфицированных — три миллиона человек на Земле — шарахались, и государство пыталось душеспасительной рекламой убедить людей не относиться к ним как к прокаженным. Стыд заболеть СПИДом стал заменой другого, уже забытого, позора — забеременеть до свадьбы. Предположение равнялось приговору. Есть ли СПИД у Изабель Аджани? Даже сдача анализа была подозрительной, расценивалась как признание в постыдном грехе. Кровь сдавали тайком, в больнице, под анонимным номером и не глядя на соседей в зале ожидания. Право на сочувствие имели только те, кто заразился десятью годами раньше, при переливании крови, и люди избывали в себе страх чужой крови, радуясь тому, что министры и врач, обвиняемые в «заражении», предстали перед Верховным судом. Но и с этим как-то научились справляться. Привыкали носить в сумочке презерватив. Его не доставали, мысль воспользоваться им казалась вдруг неуместной, оскорбительной для партнера, — и сразу после спохватывались, бежали сдавать анализ, ждали результата с уверенностью, что скоро умрем. А если результат был отрицательным — какой невыразимой красотой и роскошью казалось жить, ходить по улицам. Но вообще-то приходилось выбирать между верностью и презервативом. Как раз когда стремление к наслаждению стало непреложным законом, сексуальная свобода снова оказалась практически недостижимой.

Подростки слушали пародийные скетчи по Fun Radio, занимались сексом и с нами не откровенничали.

Во Франции насчитывалось столько же безработных, сколько ВИЧ-инфицированных во всем мире. В церквях, на листиках с просьбами у подножия статуй, дети писали: «Господи, пусть отец найдет работу». Все требовали покончить с безработицей, этим новым бичом, никто в такую возможность не верил, это стало иррациональной надеждой, идеалом, который больше в мире никогда не воплотится. «Мощные» знаки, символы (мира, экономического роста, уменьшения числа незанятых), театрально оформленные в виде рукопожатий — Арафата и Эхуда Барака — встречались в изобилии. Настоящие или притворные — никого не интересовало. Зато каким несравненным счастьем было вечером, пихаясь локтями, первой прорваться в набитый вагон электрички, протиснуться по центральному проходу к сиденьям, прождать на ногах еще три остановки и, наконец, усесться, закрыв глаза, — или начать разгадывать кроссворды.

Ко всеобщему облегчению, для бомжей нашлось ненужное дело — продавать «Уличный фонарь» и «Улицу», газеты настолько же безликие и замызганные по содержанию, как и одежда продававших, — их выбрасывали, не читая. Такая симуляция деятельности позволяла людям отличать хороших бездомных, которые хотят работать, от прочих, беспробудно пьяных, валявшихся на скамейках метро или на улице рядом со своими собаками. Летом они мигрировали к югу. Мэры запрещали им «находиться в лежачем положении» на пешеходных улицах, где все должно было способствовать торговле. Многие умирали зимой — от холода, летом — от зноя.

Надвигались президентские выборы, никто не ждал, что жизнь (в стране и вообще) в их результате как-то резко преобразится, Миттеран отбил у людей надежду. Единственный, кто бы нас устроил, — это Жак Делор, но и тот сдулся, предварительно долго нас промариновав. Это уже не было событием, это была игровая интермедия, спектакль, чьими действующими лицами, наиболее «проталкиваемыми» на телевидении, были три довольно заурядных типа: надутый Балладюр, угрюмый Жоспен и заполошный невротик Ширак. Как будто торжественная серьезность выборов ушла вместе с Миттераном. Позднее будут вспоминать не столько кандидатов и их речи, сколько марионеток, изображавших их каждый вечер на Canal+ : Жоспен в виде безобидного ослика Иа-иа, Ширак в сутане в виде отца Пьера, юркий предатель Саркози, лебезящий перед зобастым Балладюром, Робер Ю с его сумкой через плечо по моде семидесятых, — молодежь называла его не иначе как шутом. Вспомнится шлягер, под который лихо отплясывали куклы в скетче из одноименной передачи, — The Rhythm of the Night . Мы ни на что не надеялись, но когда поняли по широким улыбкам журналистов, что победил Ширак, когда увидели, как вопят от радости прилизанные молодые люди и тетеньки из богатых кварталов, — стало ясно, что все хорошее позади. Погода стояла летняя, на террасах кафе сидели супружеские пары, назавтра был выходной, и выборов как будто не было вовсе.