Анни Эрно - Годы

За туманной нерасчлененностью мира «по ту сторону железного занавеса» проступали отдельные нации. Германия, о которой Мориак сказал однажды: «Я так ее люблю, что рад, что их две!» — объединялась. Шептали про политический конец света. Объявляли пришествие «нового мирового порядка». Близился конец истории, демократия должна была распространиться по всей земле. Никогда еще вера в новое поступательное движение человечества не звучала так убедительно. В самый разгар летней жары знойно-сонное течение каникул получило встряску. Огромный заголовок на первой странице всех газет: «Саддам Хусейн вторгся в Кувейт» — напомнил другой заголовок, появившийся в такой же день пятьдесят один год назад, — мы часто видели его на репродукциях: «Германия вторглась в Польшу». За какие-то несколько дней воинственное бряцание оружием охватило, вслед за Соединенными Штатами, западные державы: Франция гордо выставила свой авианосец «Клемансо» и думала объявить мобилизацию, как во времена Алжира. Казалось, если Саддам Хусейн не уйдет из Кувейта, третьей мировой войны не избежать.

Была какая-то потребность в войне, словно людям не хватало настоящих событий, словно они захотели себе того, что могли видеть только по телевизору. Желание приобщиться к древней трагедии. По милости самого невзрачного из американских президентов мы готовились сразиться с «новым Гитлером». Пацифистов тыкали носом в Мюнхенский сговор. В упрощениях прессы все выглядело волшебно и замечательно, и люди верили в технологию щадящих бомб, в «чистую войну», в «умное оружие», «хирургически точные удары»… «Цивилизованная война», — писала «Либерасьон». Воинственный и прекраснодушный порыв нарастал повсеместно. «Надрать задницу Саддаму» — вот она, справедливая война, «война права» и, не говоря напрямую, законный шанс покончить с этим сложным арабским миром, чьи дети в пригородах и укутанные платками девицы эпизодически раздражали, но, по счастью, сидели тихо.

Мы, порвавшие с Миттераном после того, как он появился на телеэкране и ровным голосом произнес: «Теперь слово за оружием», мы, не выносившие восторженной пропаганды операции «Буря в пустыне», теперь утешались лишь передачей «Куклы» и «Большой Бертой» раз в неделю. Январь был холодный и туманный, улицы безлюдны, кинозалы и театры пусты.

Саддам обещал устроить союзникам загадочную «мать всех битв». Ее не случилось. Цели войны окутывались тьмой. Бомбы приводили к гибели тысяч людей в Багдаде, невидимых людей. В одно февральское воскресенье военные действия позорно прекращались, разбитые иракские солдаты блуждали по пустыне. Шумиха спадала, но не совсем, «дьявол» Саддам Хусейн оставался по-прежнему на месте, на Ирак налагалось эмбарго. Больно было осознавать, что тобой манипулировали, унизительно понимать, что ты неделями отдавал свои мысли и эмоции фикции, выкованной пропагандой CNN . Мы не желали больше слушать про «новый мировой порядок».

СССР, о котором как-то забыли, летом просыпался с провальной попыткой старых сталинских хрычей совершить государственный переворот. Горбачев стремительно обесценивался, начинался хаос, потом за несколько часов устранялся благодаря какому-то мужлану с маленькими глазками, который чудесным образом возникал на танке и объявлялся героем свободы. Дело было прокручено ловко, СССР исчезал, оставалась Российская Федерация, Борис Ельцин становился ее президентом, Ленинград — опять Санкт-Петербургом: теперь будет легче ориентироваться в романах Достоевского.

Женщины были как никогда подконтрольны, их поведение, вкусы и желания были объектом постоянного обсуждения, трепетного и радостного внимания. Считалось, что «они получили все», «присутствуют во всех областях хозяйственной жизни» и «учатся в школе лучше мальчиков». Как обычно, признаки эмансипации пытались отыскать в женском теле, в смелой манере одеваться и в сексуальной инициативности. Женщины заявляли, что «сами клеят мужиков», описывали свои сексуальные фантазии и размышляли в журнале Elle , «точно ли они хороши в постели», — и это доказывало их свободу и равенство с мужчинами. Постоянная демонстрация грудей и ляжек в рекламе трактовалась как гимн красоте. Феминизм считался идеологией устаревшей, злобной и лишенной юмора, не нужной современным девушкам, смотревшим на нее свысока, не сомневаясь в своей силе и равноправии с мужчинами. (Но по-прежнему читавшим романы чаще мужчин, словно испытывая потребность добавить к жизни формальный элемент фикции.) Женский журнал печатал большими буквами: «Мужчины, спасибо за любовь к женщинам». Их битвы тонули в забвении, их жертвы были единственными, которые официально никто не чтил.

С появлением противозачаточных таблеток женщины могли сами распоряжаться своей жизнью, но мало кто из них об этом знал.

Мы, делавшие аборты на кухне, решавшиеся на развод, считавшие, что наша тяга к освобождению пойдет на пользу другим, испытывали великую усталость. Мы уже не понимали, была ли женская революция. Месячные у нас продолжались и после пятидесяти лет. У крови изменился цвет и запах, она стала почти иллюзорной. Но регулярное членение времени на месячные циклы, которое можно было поддерживать хоть до смерти, успокаивало. Мы носили джинсы и легинсы, футболки, как пятнадцатилетние девочки, и, как они, говорили про постоянного любовника — «мой приятель». Старея, мы теряли ощущение возраста. Мы слушали радио «Ностальжи» и под звуки Only You или Capri c’est fini испытывали то же удовольствие, что и в юности, — настоящее время расширялось, включая и нашу далекую молодость. В сравнении с матерями, тихо страдавшими от приливов и климакса, нам казалось, что мы выигрывали у времени целый раунд. (Молодые женщины мечтали иметь постоянного мужчину, имевшие мужчину женщины за пятьдесят хотели от него избавиться.)

Дети, особенно мальчики, с трудом покидали семейное гнездо: наполненный холодильник, выстиранное белье, фоновые отголоски детской жизни. Они, нимало не стесняясь, занимались сексом по соседству с родительской спальней. Они застревали в бесконечной молодости и не торопились покорять мир. А мы, продолжая кормить их и обслуживать, словно сами застывали в неизменном и нерасчлененном времени.

Фотография женщины анфас, по пояс, в заросшем саду. Длинные рыжевато-русые волосы рассыпались по вороту толстого черного пальто, просторного, «солидного». Полоска розового шарфа в горошек, узковатая для такого пальто, переброшена на левое плечо. Она держит на руках черно-белого кота самой обычной породы и улыбается в объектив, чуть исподлобья, ласково и кокетливо. Губы кажутся ярко-розовыми, видимо подкрашены блеском в тон шарфу. В светлой полосе пробора видны отросшие корни. По-молодому округлый овал лица и высокие скулы плохо сочетаются с мешками под глазами и тонкой сетью морщин на лбу. Фигуру не определить из-за широкого пальто, но ладони и запястья, которые видны из рукавов и держат кота, — худы, суставы отмечены возрастом. Снимок зимний: свет бледного солнца на коже лица и рук, пучки сухой травы, голые ветви, расплывчатый растительный фон и линия жилых построек вдали. На обороте — «Сержи, 3 февраля 92».