Анни Эрно - Годы

Как вы в нашем возрасте представляли себе будущую жизнь? Чего ждали?

Ответ (медленно): Надо подумать… чтобы вернуться в шестнадцать лет, точно сказать… понадобится не меньше часа (голос вдруг становится пронзительней, нервозней). Вот вы живете в 1985 году, женщины сами решают, иметь ли детей, хотят — рожают вне брака, двадцать лет назад это было невозможно!

Наверняка в этой «коммуникативной ситуации» ее мучает неспособность передать без расхожих слов и штампов весь опыт, накопленный женщиной между шестнадцатью и сорока четырьмя годами. (Надо бы воскресить эти образы, замереть над фотографиями в предвыпускном классе, отыскать те песни и тетрадки, перечитать дневник.)

В этот момент жизни она в разводе, живет одна с двумя сыновьями, встречается с любовником. Купленный девять лет назад дом и всю обстановку пришлось продать: это ее оставило удивительно равнодушной. Ее жизнь — материальный вакуум и свобода. Словно замужество было лишь вставным эпизодом, она снова возвращается в юность, возобновляя ее с того же места, испытывая то же нетерпение, так же задыхаясь и летя на свидания на каблуках, опять вслушиваясь в песни про любовь. Те же желания, но без стеснения удовлетворять их полностью, с возможностью сказать себе просто: хочу трахаться. И теперь «сексуальная революция» свершается при мощном согласии тела — возвращение давних уже ценностей до 68-го года — с четким сознанием хрупкой роскоши теперешнего возраста. Она боится стареть, боится, что пропадет запах крови. Совсем недавно ей сообщили письмом из администрации, что должность сохраняется за ней до 2000 года, и это ввело ее в ступор. До сих пор эта дата казалась ей нереальной.

Она не думает постоянно о собственных детях, как не думала о родителях, когда была девочкой или подростком, — они часть ее. Перестав быть супругой, она стала иной матерью, это скорее гибрид сестры, подруги, вожатой, организатора повседневной жизни, упростившейся после развода: каждый ест когда хочет, держа поднос на коленях и сидя перед телевизором. Часто она с удивлением смотрит на них. Значит, ожидание, когда они вырастут, кашки, первый раз в первый класс, потом средняя школа — и в результате получаются вот эти высокие парни, про которых она, видимо, мало что знает. Без них она не могла бы сориентироваться во времени. Когда она видит малышей, играющих в песочнице в сквере, ей странно думать, что детство ее детей уже стало воспоминанием и ощущается так далеко.

Важные моменты ее теперешнего существования — это встречи с любовником, днем, в номере отеля на улице Даниэль-Казанова, и походы к матери, которая находится в больнице в долгосрочном стационаре. И то и другое настолько связано, что иногда кажется, что речь идет об одном человеке. Словно коснуться ничего не помнящей матери, погладить ее по щеке или волосам — жесты той же природы, что и эротические ласки любовника. После секса она дремлет, вжавшись в его крупное тело, а за окном смутно шуршат машины, напоминая о других разах, когда она вот так же лежала днем на кровати: воскресными днями в Ивето, когда она девочкой читала, приткнувшись к материнской спине; или будучи няней в Англии, кутаясь в одеяло возле электрообогревателя; или в отеле «Мэзоннав» в Памплоне. Каждый раз нужно было выныривать из сладкого оцепенения, вставать, делать уроки, идти на улицу, работать, существовать в социуме. В такие минуты она думает, что ее жизнь можно изобразить в виде двух пересекающихся осей, одна — горизонтальная со всем, что с ней происходило, что она видела, слышала в каждый момент жизни, а другая вертикальная, на ней всего только пара картинок из цепочки, ныряющей в темноту.

Во вновь обретенном одиночестве она находит мысли и ощущения, которые заслоняет жизнь вдвоем, и ей приходит идея написать «что-то вроде истории женской судьбы», с 1940-го до 1985 года, типа «Жизни» Мопассана, чтобы отразить ход времени в себе и вне себя, в Большой истории, — некий «тотальный роман», который закончился бы освобождением от людей и вещей, родителей, мужа; дети уходят из дома, мебель распродается. Ей страшно запутаться в массе предметов реального мира, который непременно надо ухватить. И как организовать накопленную память о событиях, происшествиях, о тысячах дней, которые привели ее ко дню сегодняшнему.

Сейчас, так далеко от 8 мая 1981 года [70] Победа социалиста Франсуа Миттерана на президентских выборах. , в памяти осталась только картина пустынной улицы, немолодой женщины, неспешно выгуливающей собаку, а ровно через две минуты по всем телеканалам и радиостанциям объявят имя нового президента Республики, и появится лицо Рокара, выскакивающего на экран как чертик: «Все на Бастилию!»

И из недавнего прошлого:

смерть Мишеля Фуко, по версии газеты «Монд», от заражения крови, в конце июня, после или до громадной демонстрации сторонников частных школ, с бесчисленными юбочками-плиссе и белыми блузками

смерть Роми Шнайдер двумя годами раньше, такой прекрасной в фильме «Мелочи жизни», когда-то впервые увиденной урывками в «Молодых годах королевы» — экран заслоняла голова парня, с которым они целовались в кинотеатре на последнем ряду, — ряд традиционно и предназначался для этих целей

водители грузовиков, перекрывшие улицы накануне февральских каникул

металлурги, которые у нее ассоциировались с рабочими заводов Lip , — жгущие покрышки на дорогах

и она читает «Слова и вещи» [71] «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук» — книга известного французского философа и культуролога Мишеля Фуко (1926–1984), автора важнейших работ о сексуальности, насилии, безумии. Предположительно умер от СПИДа. в купе остановившегося скоростного поезда.

Чувствовалось, что помешать возврату правых сил не сможет ничто. Фатализм социологических опросов сбудется, и эта незнакомая ситуация, «сосуществование правого премьер-министра и левого президента», почти сожительство, неотвратимо станет реальностью, как тайный грех, который охотно распаляли СМИ. Общественно полезные работы для молодежи, элегантный Фабиус, которого по телевизору Ширак растер в порошок, Ярузельский в черных бандитских очках на приеме в Елисейском дворце, саботаж Rainbow Warrior [72] «Воин радуги» — судно организации «Гринпис», потопленное агентами французских спецслужб в 1985 г. при попытке помешать проведению ядерных испытаний на атолле Муруроа. — правительство левых сил, казалось, во всех обстоятельствах действовало невпопад. Даже захват заложников в Ливане, в ходе конфликта, в котором никто ничего не понимал, случился некстати, и ежевечерний призыв не забывать, что Жан-Поль Кофман, Марсель Картон и Марсель Фонтен по-прежнему остаются в плену, раздражал: ну что мы можем поделать. В зависимости от своего политического лагеря люди злились агрессивно или удрученно. Даже зимы, более холодные, чем обычно, со снегом в Париже и температурой минус двадцать пять в Ньевре, не предвещали ничего хорошего. Вокруг нас люди негласно умирали от СПИДа — чудом уцелевшие жили вполсилы. Царила подавленность. По вечерам, слушая Пьера Депрожа, заканчивавшего свою «Хронику обычной ненависти» словами «а что касается марта, то независимо от политической подоплеки он вряд ли протянет дольше зимы», мы понимали, что это левые не переживут зиму.