Дебора Леви - Человек, который видел все [litres]

Я взглянул на собственное отражение в боковом зеркале, и оно обрушилось на меня. Райнера теперь беспокоила не только моя селезенка. Отныне меня, как выяснилось, должны были кормить через трубки, тянувшиеся мне в ноздри. Может, мне стоило попросить на обед один из подсолнухов? Хотелось бы мне задать этот вопрос моему дружку Джеку. Он постоянно умирал с голоду, особенно после того, как целый день проработает в саду. Порой я начинал опасаться, что Райнер, как и ночная медсестра, думает, что наутро может меня здесь не застать. Но где, по его мнению, я мог бы оказаться? Рядом с Джеком? Пытаться вместо звонких монет расплатиться с ним за труды своими поцелуями?

Впервые с момента аварии я посмотрел на себя в зеркало. И сказал таращившемуся на меня оттуда мужчине средних лет: Да пошел ты, ненавижу тебя. Голова его была обрита, голый череп блестел. Глаза на бледном лице казались неестественно синими. Высокие скулы. Ссадины на губе и левой щеке. Седые брови… Куда ты исчез, Сол? Вся твоя красота разлетелась на куски. Кто ты? На каких языках говоришь? Хороший ли ты отец, сын и брат? Можно ли назвать тебя ценным приобретением? Ладишь ли ты с преподавательницами из университета? Что они думают о тебе? А ты о них? Готов ли ты в случае чего прийти к ним на помощь? А они к тебе? Твои достижения выгоднее смотрятся на их фоне или дело обстоит ровно наоборот? Ставите ли вы друг другу палки в колеса или поддерживаете во всем? За кого ты голосуешь? Состоялся ли ты как историк? Играл ли когда-нибудь в футбол? А в крикет? А в пинг-понг? Интересуешься ли ты другими людьми? Или идешь по жизни своим путем, равнодушный, отстраненный, и та привязанность друг к другу, которая, похоже, свойственна всем человеческим существам, тебя лишь тяготит? Завидуют ли тебе другие мужчины? Любил ли тебя кто-нибудь? И любил ли кого-то ты сам? Да, да, любил, и меня любили, ответил я человеку в зеркале . Все верно, все так, все это про меня, но мне обязательно нужно узнать, что случилось с Вальтером Мюллером.

– Ты знаешь, что случилось с Вальтером Мюллером.

Дженнифер читала, сидя подле моей кровати. Волосы ее в свете ночника казались темно-синими. Прижимая край книги к груди, она будто парила в пространстве, как клетка под микроскопом.

– Ты виделся с ним в день, когда тебе исполнилось тридцать.

Я в Западном Берлине, сижу в турецкой парикмахерской. На дворе январь 1990 года, за окном идет снег. В сувенирных лавках продаются обломки стены, еще недавно разделявшей страну надвое. Парикмахер набрасывает полотенце мне на плечи, заставляет откинуть голову и помазком наносит пену на щеки, подбородок и шею. Пена попадает и в уши. Он берет бритву, вывинчивает из нее старое лезвие и вставляет новое, серебристое и острое. Затем опускает ладонь мне на голову и начинает скрести бритвой лицо: вниз от уха к шее, затем под подбородком. Вертит моей головой и вытирает пену с запястья. Перейдя к верхней губе, он вставляет пальцы мне в ноздри. Я открываю рот. Я много раз пытался связаться с Вальтером, но ни он, ни его мать, ни коллеги по университету не отвечали на мои звонки и письма. И потому для меня стало неожиданностью, когда он наконец вышел на связь. В салоне работает радио. Парикмахер макает мою голову в раковину. Моет волосы шампунем, ополаскивает их из душа и оборачивает голову полотенцем. Затем он массирует мне кожу под волосами и подравнивает брови с помощью расчески и ножниц. Наносит крем на ладони и втирает его мне в лицо. Так я готовлюсь к свиданию с Вальтером Мюллером. Мы договорились с ним пообедать. Но даже после бритья до встречи остается еще целых два часа.

Чтобы убить время, я пешком отправился в район Митте. Захотелось еще раз взглянуть на то высотное здание с медным барельефом, носившим название «Человек преодолевает пространство и время». Изображенный на нем космонавт был так юн, решителен и бесстрашен. Задайся он целью и смог бы легко обмануть гравитацию и облететь Землю. И в то же время он был недвижим, навечно застрял в прошлом. Время текло очень медленно. Буквально ползло. Свежевыбритые щеки щипал мороз. Какой-то старик купил миску супа в припаркованном у тротуара фургоне. Я разговорился с ним. Оказалось, большую часть жизни он прожил в Восточной Германии. Теперь, после объединения, у них каждый сам за себя. Вся его родня потеряла работу, а никому и дела нет. Путешествовать и делать покупки в изобильных западных магазинах ему все равно не на что. Будь его воля, он бы сегодня же стену заново отстроил, только сделал бы ее повыше метров на дюжину. Я покосился на часы. Стрелки наконец-то слегка сдвинулись вперед. Оставив своего собеседника доедать в метели мясной суп с пикулями, я поймал такси и назвал водителю адрес – Курфюрстенштрассе, 58. Там находилось кафе «Эйнштейн», заведение в стиле старинной венской кофейни, где я договорился встретиться с Вальтером.

Когда Вальтер, опоздав на двадцать минут, наконец вошел в кафе «Эйнштейн», он был одет в то же серое пальто, в котором два года назад встречал меня на вокзале. Я заметил, что он заметно постройнел и стригся теперь коротко. А еще он улыбался и явно спешил. Торопливо стаскивал перчатки и косился на меня виновато. Я поднялся из-за стола, и он поцеловал меня в губы – легко, беззаботно, будто бы за окном не метель мела, а стояла летняя жара. Вид у Вальтера был рассеянный. Сесть со мной за стол он отказался.

– Все те же волосы, – сказал он по-английски.

Ему известно было, что столик я забронировал еще три недели назад. Но отчего-то он нервничал и постоянно поглядывал на часы.

– Вальтер, присядь, пожалуйста. Давай я закажу тебе кофе? Или пиво? Или угощу обедом?

– Нет-нет, ничего не надо. Мне скоро нужно будет идти.

Все это меня очень огорчило и разочаровало. Я поймал пробегавшего мимо нашего столика официанта и заказал у него два эспрессо. Вальтер наконец сел.

Я спросил, как ему живется теперь, когда границы открыты.

– Партий не хватает, – ответил он. – У нас на Востоке их было множество. Но в целом жить стало лучше.

Он бросил в чашку кусочек сахара и принялся помешивать кофе серебряной ложечкой. Все вертел ею и вертел, и слышно было, как серебро бьется о фарфор. Космонавт с барельефа мог бы за это время слетать от Юпитера до Марса и обратно. Наконец, Вальтер поднес чашку к губам.

Он рассказал мне, что живет теперь в вечной панике. Зарплаты у переводчиков не очень, а счета за квартиру и прочее сильно выросли. Надев очки, Вальтер наконец-то взглянул мне прямо в глаза. Кажется, кофе его слегка взбодрил. Я всю жизнь занимался коммунистическими режимами Восточной Европы, но языками этих стран не владел. А Вальтер свободно говорил на всех восточноевропейских языках. Он был умный, талантливый человек, но сам себя таковым не считал. Я жестом подозвал официанта и заказал Вальтеру еще кофе. А он вдруг отметил, как красиво смотрится рафинад в серебряной сахарнице – белые и бледно-золотые кубики. Я попросил его повторить это по-польски и по-чешски.